Монах (Пушкин)

«Монах» — самая ранняя сохранившаяся поэма Александра Пушкина. Написана летом 1813 года на сюжет популярного жития Иоанна Новгородского, не окончена. Долго считалась уничтоженной по настоянию Александра Горчакова, но найдена в его архиве в 1908 году и опубликована в 1928—29.

Цитаты

Песнь первая

Вольтер! Султан французского Парнаса, Я не хочу седлать коня Пегаса, Я не хочу из муз наделать дам, Но дай лишь мне твою златую лиру, Я буду с ней всему известен миру. Ты хмуришься и говоришь: не дам. А ты поэт, проклятый Аполлоном, Испачкавший простенки кабаков, Под Геликон упавший в грязь с Вильоном, Не можешь ли ты мне помочь, Барков? <…> Нет, нет, Барков! <…> Я стану петь, что в голову придётся, Пусть как-нибудь стих за стихом польётся.

… один седой Монах Святым житьём, молитвами спасался И дней к концу спокойно приближался. Наш труженик не слишком был богат, За пышность он не мог попасться в ад. Имел кота, имел псалтирь и четки, Клобук, стихарь да штоф зелёной водки.

Ни один земли безвестный край Защитить нас от дьявола не может. — И в тех местах, где чёрный сатана Под стражею от злости когти гложет, Узнали вдруг, что разгорожена К монастырям свободная дорога. И вдруг толпой все черти поднялись, По воздуху на крыльях понеслись — Иной в Париж к плешивым Картезианцам С копейками, с червонцами полез, Тот в Ватикан к брюхатым италианцам Бургонского и макарони нёс; Тот девкою с прелатом повалился, Тот молодцом к монашенкам пустился. И слышал я, что будто старый поп, Одной ногой уже вступивший в гроб, Двух молодых венчал перед налоем. Чёрт прибежал амуров с целым роем, И вдруг дьячок на крылосе всхрапел, Поп замолчал — на девицу глядел, А девица на дьякона глядела. У жениха кровь сильно закипела. А бес всех их к себе же в ад повел.

… бес монаха соблазнять, Чтоб усыпить, Боброва стал читать. Монах скучал, <…> Всё позабыл; седая голова, Как яблоко, по груди покатилась…

Песнь третия

Ах, отчего мне дивная природа Корреджио искусства не дала? <…> Представил бы все прелести Натальи, На полну грудь спустил бы прядь волос, Вкруг головы венок душистых роз, Вкруг милых ног одежду резвой Тальи, Стан обхватил Киприды б пояс злат. И кистью б был счастливей я стократ! Иль краски б взял Вернета иль Пуссина; Волной реки струилась бы холстина <…>. Нарисовал бы в нём я Кантемиру, Её красы… и рад бы бросить лиру, От чистых муз навеки удалясь…

О поэме

Пользуясь своим влиянием на Пушкина, князь Горчаков побудил его уничтожить одно произведение, «которое могло бы оставить пятно на его памяти». Пушкин написал было поэму «Монах». Князь Горчаков взял её на прочтение и сжёг, объявив автору, что это произведение недостойно его имени. Эстетическое развитие князя Горчакова, его любовь к искусству (он составил себе первосходную коллекцию картин <…>) должны были дать ему значительный вес в глазах чуткого и восприимчивого поэта.

— Александр Урусов, письмо П. И. Бартеневу, 20 апреля 1871 (со слов Горчакова в тот день)

	[8 мая 1880 г.] <…> князь Горчаков <…> говорил, что был для нашего поэта тем же, чем la cuisinière de Molière [кухарка Мольера] для славного комика, который ничего не выпускал в свет, не посоветовавшись с нею; что он, князь, когда-то помешал Пушкину напечатать дурную поэму, разорвав три песни её…
	— Яков Грот

	Однажды, ещё в лицее, он мне показал стихотворение довольно скабрезного свойства. Я ему напрямки сказал, что оно недостойно его прекрасного таланта. Пушкин немедленно разорвал это стихотворение.
	— Александр Горчаков, слова М. И. Семевскому осенью 1881 или весной 1882

… светлейший князь во всех трёх версиях одно помнил твёрдо и одно утверждал категорически, что рукописи нет, что она уничтожена. А между тем рукопись неприличного «Монаха» вместе с другими автографами Пушкина и лицейскими реликвиями мирно хранилась в архиве Горчакова. Не стоит гадать на тему, говорил ли Горчаков эту неправду умышленно или по старческой забывчивости. Светлейший князь был человек необычайного тщеславия. Конечно, тщеславие побуждало его к рассказам о том, как Пушкин ценил его эстетические и критические замечания, чего в действительности и не было. А раз похвастав, что по его совету была уничтожена поэма Пушкина, как же можно было обнаружить наличие рукописи в собственном архиве! <…> Нельзя отрицать точек соприкосновения между житием и поэмой Пушкина: и в житии, и в поэме Пушкина предметами искушения являются части женской одежды, и здесь, и там способ поимки беса схож — освящённой водой, и наконец — это главное — и Иоанн и Панкратий, герой поэмы, совершают путешествие в Иерусалим на бесе. Но всё же, осторожности ради, не следует поддерживать утверждения о заимствовании Пушкиным сюжета непосредственно ни из жития Иоанна, ни из крестьянского его пересказа. <…> Можно говорить о заимствовании отдельных мотивов.

— Павел Щёголев, «Поэма А. С. Пушкина „Монах“»

Тени Баркова не удалось соблазнить Пушкина <…>. В «Монахе», бродя порою у самой черты дозволенного, он всё же ни разу не переступил за неё; пожалуй, оказался даже скромнее, нежели впоследствии в «Гавриилиаде» <…>. Пишучи «Монаха», Пушкин, разумеется, не надеялся хоть когда-нибудь увидеть его в печати. Но и тогда, трудясь над шуточною и заранее обречённой небытию поэмой, ещё полуребёнок, он приучался не следовать соблазнам дешёвого и грубого успеха; уже старался быть взыскательным художником, строгим к себе; силы его были ещё не велики, но и от шаловливого создания ранней музы он уже требовал доступного ей совершенства. <…> пародируя житийный сюжет, он не пародирует формы. За формой он обращается к другому излюбленному источнику: к французской поэзии <…>. Здесь впервые, как позже в «Гавриилиаде», «благочестивый» сюжет оказывается пересказан явно неблагочестивым автором, открыто не имеющим ничего общего с автором пародируемого сказания, ни в смысле воззрений, ни в смысле литературных приемов. Заимствуя и пародируя сюжет, Пушкин отнюдь не пародирует личности автора, являясь самим собою, без всякой маски, т. е. тем беззаботным, но крайним «вольтерьянцем», каким мы его знаем в раннем возрасте. Именно это обстоятельство ведёт, во-первых, к тому, что поэма оказывается лишь полупародией, а во-вторых — к своеобразному смешению стилей и невыдержанности русского колорита. <…> В отношении плана поэма может назваться в общем удачной: в ней хорошо взвешено соотношение частей, лирические отступления находчивы и уместны. То, что задумал Пушкин, ему удалось выполнить. Но в самом замысле, в сюжете «Монаха» оказался порок: он недостаточно продуман, и это в конце концов привело автора к неудаче. Можно бы сказать, что тактические успехи не спасли юного Пушкина от стратегического поражения. <…> Настоящей, внутренне убедительной причины очутиться в аду у Панкратия не имеется, — и в результате читатель не верит автору, что торжествует бес, а не Панкратий. <…> Возможно, что Пушкин сам вскоре понял этот главный недостаток поэмы. Недаром в позднейшем стихотворении «Русалка» исправлена именно эта ошибка…

— Владислав Ходасевич, «Монах», июнь 1929