Владимир Григорьевич Бенедиктов: различия между версиями

российский поэт и переводчик
Содержимое удалено Содержимое добавлено
тысяча пробелов в статьях о персоналиях поэтов из пробирной палатки
(нет различий)

Версия от 16:54, 28 декабря 2020

Влади́мир Григо́рьевич Бенеди́ктов (1807—1873) — русский поэт и переводчик. Сначала служил в лейб-гвардии Измайловском полку, а затем оставил военную службу, поступив в Министерство финансов, где и оставался до конца своей службы, дослужившись до чина действительного статского советника. В частности, был секретарём министра Егора Канкрина.

Владимир Бенедиктов
Владимир Бенедиктов (1865)
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе

Сочинять стихи Бенедиктов начал ещё в гимназии. В 1835 была издана первая небольшая книжка стихотворений, которая имела большой коммерческий успех и благосклонные отзывы критики. Жуковский отзывался о новом поэте с восторгом. Напротив того, Белинский назвал поэта талантливым стихотворцем без поэтического дарования. Бенедиктов был одним из прообразов и мишеней Козьмы Пруткова. Сочетание неистовой образности с прозаизмами — характерная черта стиля Бенедиктова — производило на разных критиков либо ощущение «безвкусицы», либо впечатление «нового поэтического стиля».

Цитаты из стихотворений разных лет

  •  

Нет, разгадав удел певца,
Не назовешь его блаженным;
Сиянье хвального венца
Бывает тяжко вдохновенным.
Видал ли ты, как в лютый час,
Во мгле душевного ненастья,
Тоской затворной истомясь,
Людского ищет он участья?
Движенья сердца своего
Он хочет разделить с сердцами —
И скорбь высокая его
Исходит звучными волнами...[1]

  — «Скорбь поэта», 1835
  •  

Дни прошлые были повиты тоской,
За тучками крылося счастья светило;
Я плакал, грустил, — но в тоске предо мной
Всё так многоцветно, так радужно было.
Как в каплях, летящих из мглы облаков,
Рисуется пламя блестящего Феба,
В слезах преломляясь, блистала любовь
Цветными огнями сердечного неба.[1]

  — «Радуга», 1835
  •  

Зато он неистовой радостью блещет,
Как ветры помчатся в разгульный свой путь,
Когда в него море бурунами хлещет
И прыгает жадно гиганты на грудь.
Вот молнии пламя над ним засверкало.
Перун свой удар ему в сердце нанес ―
Что ж? ― огненный змей изломил свое жало,
И весь невредимый хохочет утёс.[1]

  — «Утёс», 1835
  •  

И деве покорен неистовый конь, ―
Скрежещет об сталь сокрушительным зубом,
И млечная пена свивается клубом,
И шея крутится упорным кольцом.
Красавец! ― под девой он топчется, пляшет,
И мордой мотает, гривою машет,
И ноги, как нехотя, мечет потом,
И скупо идет прихотливою рысью,
И в резвых подскоках на мягком седле,
Сердечно довольная тряскою высью,
Наездница в пыльной рисуется мгле:
На губках пунцовых улыбка сверкает,
А ножка ― малютка вся в стремя впилась;
Матильда в галоп бегуна подымает
И зыблется, хитро на нем избочась,
И носится вихрем, пока утомленье
На светлые глазки набросит туман
Матильда спрыгнула ― и в сладком волненьи
Кидается буйно на пышный диван.[1]

  — «Наездница», 1836
  •  

Есть дивный край: художник внемлет
Его призыв и рвется в путь.
Там небо с жадностью объемлет
Земли изнеженную грудь.
Могущества и страсти полны,
Нося по безднам корабли,
Кругом, дробясь, лобзают волны
Брега роскошной сей земли,
К ней мчатся в бешенных порывах;
Она ж, в венце хлопот стыдливых,
Их ласки тихо приняла
И морю место в двух заливах
У жарких плеч своих дала.
С одной руки ― громадной стройной
Подъемлясь, Генуя спокойно
Глядит на зеркальный раздол;
С другой ― в водах своих играя,
Лежит Венеция златая
И машет веслами гондол.[1]

  — «Италия», 1839
  •  

За истину бейся, страдай, подвизайся!
На торжище мира будь мрачен и дик,
И ежели хочешь быть честн и велик, ―
До грязного счастья земли не касайся,
И если оно тебе просится в грудь, ―
Найди в себе силу его оттолкнуть![1]

  — «К поэту», 1856

Цитаты из переводов

  •  

О море! Полипа таят твои воды:
На дне спит он, сжавшись, средь бурной погоды,
А в тишь свои ветви спешит растянуть.
О память! На дне твоём гидра есть злая:
Под бурей страстей она спит, отдыхая,
И жало вонзает в спокойную грудь.

  Адам Мицкевич (пер. Бенедиктова), «Морская тишь», 1850-е
  •  

Вот — одалиска! Стан послушный
Изогнут лёгкою дугой
Назло стыдливости тщедушной
И добродетели сухой.
Прочь одалиски вид лукавый!
Прочь гибкость блещущей змеи!
Алмаз без грани, без оправы —
Прекрасный образ без любви.
И вот она в изнеможенье,
Ее лелеют грёзы сна,
Пред нею милое виденье…
Уста разомкнуты, бледна,
К объятьям призрака придвинув
В восторге млеющую грудь,
Главу за плечи опрокинув,
Она лежит… нет сил дохнуть…

  Теофиль Готье (пер. Бенедиктова), «Женщина-поэма», 1860-е

Цитаты о Владимире Бенедиктове

  •  

Всего достолюбезнее в идеальных девах уверенность их, что они понимают то, что читают, и что чтение приносит им большую пользу. Все они обожательницы Пушкина, — что, однако же, не мешает им отдавать должную справедливость и таланту г. Бенедиктова; иные из них с удовольствием читают даже Гоголя, — что, однако ж, нисколько не мешает им восхищаться повестями гг. Mapлинского и Полевого.

  Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина» (статья девятая), 1843
  •  

Джентльмен, наполнивший гладкими пустячками штук полтораста таких белых полос, производится в русские поэты, становится авторитетом, издает собрание своих стихотворений и начинает помышлять о признательности потомства, о монументе aere perennius[2]. Я совершенно согласен признать за ними права на монумент, но позволю себе только дать читателю таких поэтов один совет: попробуйте, милостивый государь, переложить два-три хорошенькие стихотворения Фета, Полонского, Щербины или Бенедиктова в прозу и прочтите их таким образом. Тогда всплывут наверх, подобно деревянному маслу, два драгоценные свойства этих стихотворений: во-первых, неподражаемая мелкость основной идеи и, во-вторых, колоссальная напыщенность формы...

  Дмитрий Писарев, «Писемский, Тургенев и Гончаров», 1861
  •  

Стихотворения Бенедиктова появились в 1836 году маленькой книжечкой с неизбежной виньеткой на заглавном листе — как теперь ее вижу — и привели в восхищение все общество, всех литераторов, критиков — всю молодежь. И я, не хуже других, упивался этими стихотворениями, знал многие наизусть, восторгался «Утесом», «Горами», и даже «Матильдой» на жеребце, гордившейся «усестом красивым и плотным». Вот, в одно утро зашел ко мне студент-товарищ и с негодованием сообщил мне, что в кондитерской Беранжэ появился номер «Телескопа» с статьей Белинского, в который этот «критикан» осмеливался заносить руку на наш общий идол, на Бенедиктова. Я немедленно отправился к Беранжэ, прочел всю статью от доски до доски ;— и, разумеется, также воспылал негодованием. Но — странное дело! — и во время чтения и после, к собственному моему изумлению и даже досаде, что-то во мне невольно соглашалось с «критиканом», находило его доводы убедительными… неотразимыми. Я стыдился этого, уже точно неожиданного впечатления, я старался заглушить в себе этот внутренний голос; в кругу приятелей я с большей еще резкостью отзывался о самом Белинском и об его статье… но в глубине души что-то продолжало шептать мне, что он был прав… Прошло несколько времени — и я уже не читал Бенедиктова. Кому же не известно теперь, что мнения, высказанные тогда Белинским, мнения, казавшиеся дерзкой новизною — стали всеми принятым, общим местом — «a truism», как выражаются англичане? Под этот приговор подписалось потомство, как и под многие другие, произнесенные тем же судьей. Имя Белинского с тех пор уж не изгладилось из моей памяти, но личное наше знакомство началось позже.

  Иван Тургенев, «Воспоминания о Белинском», февраль 1869
  •  

Бенедиктов рассказывал в одном доме, что, благоговея перед Пушкиным, он послал ему книжку своих стихотворений, <…> Пушкин, очень любезно поблагодарив его за стихи, сказал: «У вас удивительные рифмы — ни у кого нет таких рифм. — Спасибо, спасибо». Бенедиктов, конечно, был настолько умён, что понял иронический отзыв Пушкина, и быть может, даже задумался.[3][4]

  Яков Полонский, «Сочинения Бенедиктова», 1902
  •  

Он <Пушкин> был ещё жив, когда в довольно широких кругах читателей и критиков с ним начали сравнивать (и не всегда в его пользу) таких авторов, как Бенедиктов, Кукольник. Уже самая возможность сопоставлять эти имена показывает, до какой степени не понимали, о ком и о чём идёт речь. В той или иной степени это непонимание продолжалось около полустолетия. Порой, как у Писарева, оно принимало размеры и формы чудовищные. Лишь после знаменитой речи Достоевского Пушкин открылся не только как «солнце нашей поэзии», но и как пророческое явление.

  Владислав Ходасевич, «О пушкинизме», 1932
  •  

В сильно изменённом пародийном виде начальственное суждение о стихах воспроизводит строгую критику, которой Белинский подверг стихи Бенедиктова и в частности знаменитую его «Наездницу». Об этом в 1869 г. вспоминал Тургенев в своих Воспоминаниях о Белинском, тогда же очень внимательно прочитанных Достоевским. <…> Достоевский объединил в пародийной части своей повести о поэте Белинского и Бенедиктова, как представителей двух форм проявления мира антипоэзии — стихотворного выражения с одной стороны и обывательской позиции «непонимания» с другой.

  Илья Серман, «Стихи капитана Лебядкина и поэзия XX века», 1981
  •  

У Бенедиктова стилистическая какофония — результат путаницы ценностных представлений — была неосознанной, простодушно-серьёзной. У Олейникова она сознательная, умышленная и потому комическая. Это его устойчивая маска.

  Лидия Гинзбург, «Николай Олейников», 1986
  •  

...что видим в «дико вдохновенных» излияниях Батюшкова?
Мелькнула, передав свой привет из уже близкого ему будущего, тень Авксентия Поприщина: «наш друг Наполеон» – наподобие «испанского короля», мании гоголевского сумасшедшего. Кесарь, превратившийся в косаря… Святого! Откуда коса? Из Апокалипсиса? Впрочем, договорились не вникать в происхождение стихотворных реалий… В общем, Кесарь – косарь, по бессмысленной, а вернее, над-смысловой логике созвучий – это тоже перекличка с чем-то более поздним, с поэтикой, которая перестанет чураться эффектного каламбура; с той поэтикой, что впервые ярче всего явится в Бенедиктове, продолжится Северяниным, выродится в Вознесенском… Хотя самая цепкая ассоциация – Хлебников, кого, к слову сказать, не могу не вспомнить, говоря о Глазкове.[5]

  Станислав Рассадин, «Книга прощаний». Воспоминания о друзьях и не только о них (глава «Сумасшедший Глазков»), 2008

Цитаты о Владимире Бенедиктове в поэзии

  •  

Стих, в моем созревший чреве,
Изрыгнуть, водам в позор!
Но они с немой отвагой,
Мачту к берегу гоня,
Лишь презрительною влагой
Дерзко плескают в меня.
И вдруг, о спасенье своем помышляя,
Заметив, что боле не слышен уж гром,
Без мысли, но с чувством на влагу взирая,
Я гордо стал править веслом.[6]

  Козьма Прутков, «Аквилон» (в память г. Бенедиктову), 1854
  •  

Я мечтал. Но смолкла буря;
В бухте стал наш пароход.
Мрачно голову понуря,
Зря на суетный народ:
«Так,— подумал я,— на свете
Меркнет светлый славы путь;
Ах, ужель я тоже в Лете
Утону когда-нибудь?!»[6]

  Козьма Прутков, «Поездка в Кронштадт» (посвящено сослуживцу моему по министерству финансов, г. Бенедиктову), 1854
  •  

Этой речью сочной, рьяной,
Крепкой, цепкой так и сяк,
Забубённой, грозной, пряной,
Удальством славянским пьяной,
Едкой, меткой, как кулак.
Кто ж противиться нам может?
Славянин перед врагом
Руку за ухо заложит,
Гаркнет, свистнет и положит
Супостатов всех кругом.[7]

  Дмитрий Минаев, «Мотив бешено-московский» (пародия на стихотворение В. Г. Бенедиктова «К отечеству и врагам его»), 1865

Источники

  1. 1 2 3 4 5 6 В. Г. Бенедиктов. Стихотворения. (Библиотека поэта. Большая серия) — Л.: Советский писатель, 1939 г.
  2. Прочнее меди (лат.) (выражение из оды Горация).
  3. Биография В. Г. Бенедиктова, составленная Я. П. Полонским // Сочинения Бенедиктова. — СПб., 1902. — С. XIII.
  4. Л. Я. Гинзбург. Пушкин и Бенедиктов // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. — [Т.] 2. — С. 148.
  5. Рассадин С. Б. Книга прощаний. Воспоминания. — М.: Текст, 2009 г.
  6. 1 2 «Сочинения Козьмы Пруткова», Москва, «Художественная литература», 1976, 384 стр.
  7. Поэты «Искры». Библиотека поэта. Большая серия. Издание третье. ― Ленинград, «Советский писатель», 1985 г.

Ссылки