Цитаты о «Конармии»: различия между версиями

Содержимое удалено Содержимое добавлено
замечание Борхеса из очерка о Бабеле в Selected Nonfictions (p. 164) неоригинально
 
(нет различий)

Текущая версия от 17:46, 5 сентября 2020

Здесь представлены цитаты о цикле рассказов Исаака Бабеля «Конармия» 1923-1937 годов.

Цитаты править

  •  

Ошибкой многих писавших про революцию было то, что они её боялись и изображали героев своих скромными, боязливыми, как бы огорчёнными.
Бабелевские герои похожи на героев «Тараса Бульбы» Гоголя, они проносятся над зелёной степью, как красные шары, исхлестанные высоким ковылем. <…>
Герои Бабеля, по-моему, реалистичны, они горят огнём своего времени — наслаждаются жизнью и своей жизненностью. Они как будто сами видят свой подвиг и втайне могут пересказать его чистейшими, честнейшими — прямыми словами.[1]

  Виктор Шкловский, «О Бабеле»
  •  

… «наш» вертлявый Бабель то и дело пишет о вещах, ему совершенно не известных (например, «Конная армия»).[2]

  Иосиф Сталин, письмо Л. М. Кагановичу, 7 июня 1932
  •  

[В книге] конфликт между человеком слова и человеком дела. Торжество дела над словом.
Тема эта была выдумана. <…> Бабель не воспринял слова [революции], её мысли, её существа.[3]

  Георгий Мунблит, «О новых рассказах И. Бабеля»
  •  

Отец рассказывал, что однажды в те годы шёл он по Воздвиженке, навстречу ехал Будённый в открытом автомобиле. Остановив автомобиль, Будённый начал кричать на всю улицу:
— И тебя, и твоего Бабеля надо выдрать арапником! <…>
Как-то в ложе Большого театра Сталин сказал отцу:
— Что ты печатаешь в «Красной нови» про Конармию? Будённый очень сердится.
— Печатал и буду печатать, — ответил отец, — потому что вещь очень талантливая, а Будённый обижается напрасно.[4][2]

  Галина Воронская, «Исаак Бабель», 1954 [2008]
  •  

В «Конармии» нет адвокатской защиты революции, да революция в таковой и не нуждалась. <…> Для Бабеля бойцы «Конармии» были не теми схематичными героями, которых мы встречали в нашей литературе, а живыми людьми, с достоинствами и пороками. <…> В «Конармии» есть поток, лавина, буря, и в ней у каждого человека свой облик, свои чувства, свой язык.[5]

  Илья Эренбург
  •  

Средь ружей ругани и плеска сабель,
Под облаками вспоротых перин,
Записывал в тетрадку юный Бабель
Агонии и страсти строгий чин.
И от сверла настойчивого глаза
Не скрылось то, что видеть не дано:
Ссыхались корни векового вяза,
Взрывалось изумлённое зерно.
Его ругали, <…>
Что вместо девки на ночь брал тетрадь…

  — Илья Эренбург, «Очки Бабеля», 1965 [ок. 1990]
  •  

Читая «Конармию», понимаешь, что стихия революции никем не навязана. Она вызрела внутри народа как мечта о возмездии и обновлении всей российской жизни. Но та яростная решительность, с которой герои «Конармии» идут на смерть, но так же, не задумываясь, готовы рубить с плеча каждого, кто враг или в данное мгновенье кажется таковым, вдруг приоткрывает через авторскую иронию и горечь возможности грядущих трагических ошибок.[6]

  Фазиль Искандер, «Могучее веселье Бабеля», 1988
  •  

Природу личной уязвлённости Сталина угадать нетрудно. О нём в «Конармии» — ни полслова. А ведь не кто иной, как он, был создателем Первой Конной.
Такова, во всяком случае, была официальная версия. <…>
Но помимо этого свободное, не стеснённое никакими идеологическими установками и шорами прикосновение Бабеля к теме «Первой Конной» было для Сталина особенно болезненным и по другой, ещё более деликатной причине.
<…> печально знаменитый польский поход Первой Конной <…> был самой позорной страницей военной биографии Сталина.[2]

  Бенедикт Сарнов, «Бабель и Сталин», 2010

Исаак Бабель править

  •  

Что я видел у Будённого — то и дал. Вижу, что не дал я там вовсе политработникоа, не дал вообще многого о Красной Армии, дам, если сумею, дальше.[7][8]ответ на критику после обсуждения книги в Доме печати в 1926

  •  

В 1920 году я служил в 6-й дивизии I Конной армии. Начдивом 6-й был тогда т. Тимошенко. Я с восхищением наблюдал его героическую, боевую и революционную работу. Прекрасный, цельный, этот образ долго владел моим воображением <…>. В процессе работы над моими записками я скоро отказался от намерения придать им характер исторической достоверности и решил выразить мои мысли в художественной беллетристической форме. От первоначальных замыслов в моих очерках осталось только несколько подлинных фамилий. По непростительной моей рассеянности, я не удосужился их вымарать, и вот к величайшему моему огорчению — подлинные фамилии сохранились случайно и в очерке «Тимошенко и Мельников» <…>. Излишне говорить о том, что тов. Тимошенко не имеет ничего общего с персонажами из моего очерка.[9]

  — письмо в редакцию журнала «Октябрь», сентябрь—октябрь 1924
  •  

Я рукопись всё ещё подправляю, кроме задичавших казаков, там появились и смертные люди, это меня радует.[9]

  — письмо Д. А. Фурманову, 6 декабря 1924
  •  

Глав до 20-ти в общем написано, напечатано; 20 — написано, но не напечатано, это
просто будут звеньям и, цементом для других. 10 пишутся — эти главы большие, серьёзные, в них будет положительное о коннице, они должны восполнить будут пробел… Всего 50 глав.[10]

  — письмо Д. А. Фурманову, декабрь 1924
  •  

«Конармия» вышла в Испании в превосходном издании и, говорят, имеет там успех. Это открывает мне дорогу в Испанию, до сих пор ни одному русскому — ни белому, ни красному — визы не давали.[9]

  — письмо И. Л. Лившицу, 26 января 1928
  •  

Во время кампании я написал дневник, к сожалению, большая часть его погибла. В дальнейшем я писал, пользуясь этим дневником, — уже больше по воспоминаниям, и отсутствие, может быть, единства или сюжета объясняется отсутствием этого дневника.[11]

  — стенограмма выступления на конференции-курсах молодых писателей национальных республик, 30 декабря 1938
  •  

«Конармия» явилась для меня лишь поводом для выражения волновавших меня жутких настроений, ничего общего с происходящим в Советском Союзе не имеющих. Отсюда подчеркнутое описание всей жестокости и несообразности гражданской войны, искусственное введение эротического элемента, изображение только крикливых и резких эпизодов и полное забвение роли партии в деле сколачивания из казачества, тогда ещё недостаточно проникнутого пролетарским сознанием, регулярной, внушительной единицы Красной Армии, какой являлась в действительности Первая Конная.[12]

  — протокол первого зафиксированного допроса в НКВД, 29-31 мая 1939

1920-е править

  •  

Я сравнивал «Конармию» с «Тарасом Бульбой»: есть сходство в отдельных приёмах. <…>
Все казаки у Бабеля красивы нестерпимо и несказанно. <…>
Бабель пользуется двумя противоречиями, которые у него заменяют роль сюжета: 1) стиль и быт, 2) быт и автор.
Он чужой в армии, он иностранец с правом удивления. Он подчёркивает при описании военного быта «слабость и отчаяние» зрителя. <…>
Бабель прикидывается иностранцем, потому что этот приём, как и ирония, облегчал письмо. На пафос без иронии не решается даже Бабель.
Бабель пишет, утаивая музыку при описании танца и в то же время давая вещь в высоком регистре. Вероятно, из эпоса он заимствовал приём ответов с повторением вопроса.[13]

  — Виктор Шкловский, «Бабель. Критический романс», 1924
  •  

Для того, чтобы описать героическую, небывалую ещё в истории человечества борьбу классов, нужно прежде всего <…> быть диалектиком, быть марксистом-художником.
Ни того, ни другого у автора нет. Поэтому для него неважно, как и почему и за что сражалась, будучи величайшим орудием классовой борьбы, 1-я Конная Армия. <…> Будучи от природы мелкотравчатым и идеологически чуждым нам, он не заметил её гигантского размаха борьбы.
Гражданин Бабель рассказывает нам про Конную Армию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье, с ужасом по-бабьи рассказывает о том, что голодный красноармеец где-то взял буханку хлеба и курицу; выдумывает небылицы, обливает грязью лучших командиров-коммунистов, фантазирует и просто лжёт.
Громкое название автору, очевидно, понадобилось на то, чтобы ошеломить читателя, заставить его поверить в старые сказки, что наша революция делалась не классом, выросшем до понимания своих классовых интересов и непосредственной борьбы за власть, а кучкой бандитов, грабителей, разбойников и проституток, насильно и нахально захвативших эту власть. <…>
Гр. Бабель не мог видеть величайших сотрясений классовой борьбы, она ему была чуждой, противной, но зато он видит со страстью больного садиста трясущиеся груди выдуманной им казачки, голые ляжки и т. д. <…>
Для нас всё это не ново, что старая, гнилая, дегенеративная интеллигенция грязна и развратна. Её яркие представители <…> естественным образом очутились по ту сторону баррикады, а вот Бабель, оставшийся, благодаря ли своей трусости или случайным обстоятельствам, здесь рассказывает нам старый бред, который преломился через призму его садизма и дегенерации, и нагло называет это «Из книги „Конармия“».
Неужели т. Воронский так любит эти вонючие бабье-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале; <…> дегенерат от литературы Бабель оплёвывает художественной слюной классовой ненависти.[14]эта система обвинений всплыла в выбитом из Бабеля самооговоре на следствии в 1939[15]

  Семён Будённый, «Бабизм Бабеля из „Красной нови“»
  •  

Под пушек гром, под звоны сабель
От Зощенко родился Бабель.[16]

  — анонимная эпиграмма, 1924
  •  

В передаче Бабеля на фоне утрированного часто до пародии литературного приподнято-романтического языка великолепно ощущаются: язык крестьянски-солдатский с внедрёнными в него элементами традиционно-торжественного («поклон от бела лица до сырой земли») или сказочного («я там был, самогон-пиво пил») народного стиля и вульгаризованного газетно-митингового жаргона («Письмо», «Соль», «Тимошенко и Мельников»[17][18]

  Георгий Горбачёв, «О творчестве Бабеля и по поводу него»
  •  

«Конармия» написана, как мемуары. Точность дат и указание места, где «записан» рассказ <…>.
Эта мемуарность, рассчитанная на контраст с экзотичностью материала, на «правдоподобную» мотивировку и ввела в заблуждение критиков, принявших её за чистую монету. Мемуарность, «правдоподобность» рассказов ещё более усилена вводом автора.
<…> он рассказчик и свидетель происходящего <…>.
Но «автор» рассказов, образ которого создаётся с совершенно определённой целью Бабелем, <…> такой же условно литературный персонаж, как и остальные герои новелл.
Он нужен Бабелю, как «маска рассказчика» — патетического хвастуна, благодаря которому все повествование приобретает гиперболический характер. <…>
Образ «кандидата прав петербургского университета» с «очками на носу» противопоставлен звериной грубости окружающего.
Автор-Бабель иногда сливается с ним, чаще же стоит за героями и событиями рассказа. Он Санчо-Панса своих героев. Их простодушная жестокость и необъятное хвастовство — легендарны, но за ними улыбка Бабеля, иронического Санчо-Пансы. Его ирония развенчивает героику событий. Бабель в интонации, в иронической улыбке и в тех ремарках, которые окрашивают рассказ.
Но нередко Бабель выступает и как Дон-Кихот, с патетической декламацией, эмоциональной взволнованностью оратора. <…>
Декламация Бабеля почти всегда трагична. <…>
Это — интонация библейского пророка. Она не только у Бабеля, но и у его героев. <…>
В еврейских рассказах рассказчик чаще всего говорит с лаконической пышностью библии.

  Николай Степанов, «Новелла Бабеля», 1927
  •  

Сказ только мотивирует второе восприятие вещи. <…> Получается два плана: 1) то, что рассказывает человек; 2) то, что как бы случайно прорывается в его рассказе. Человек проговаривается. <…> Вот почему для сказа обычно берётся ограниченный человек. Не понимающий события. Бабеля определили как революционного писателя, взяв «Соль» и «Письмо» в первом плане. <…>
На игре со словесными клише построена «Соль», которая составлена из газетных, жаргонных и песенных (иногда «сказочных») клише. <…>
Так же употребляет Бабель в «Конармии» военные термины <…>. Обычно эти клише вставлены в нарочито контрастный контекст.

  — Виктор Шкловский, «О Зощенко и большой литературе», 1926-28
  •  

Бабель воспринимает природу и жизнь как живописец. <…> Среди прозаиков нет мастера, равного ему по живописной яркости красок. <…> Самыми цветистыми и колористически насыщенными его новеллами следует считать «Пана Аполека» и «У св. Валента». Красочная крепость этих вещей возникла оттого, что самим объектом их словесного изображения являются произведения живописи. Картины и рисунки старых мастеров составляют орнамент событий и эпизодов. <…>
Бабель нарисовал целую галерею былинных героев, неистовых вождей партизанщины и конной армии. Все они гарцуют на богатырских конях и позируют перед восторженными эпическими поэтами. <…>
Пафос и цинизм, риторика и скептицизм, экзотика и анатомия—одинаковые художественные уклоны, однородные черты романтической чрезвычайности. Люди повинуются непреоборимой животной силе, влекущей их к гибели. Это — истинная сущность (die Naturvahrheit) жизни, её основа. Идеология, лозунги, тезисы, это — прикрасы, пышные одежды, материал для иронического пафоса.[19]

  Павел Новицкий, «Бабель»
  •  

Товарищ Будённый охаял «Конармию» Бабеля — <…> сам товарищ Будённый любит извне украшать не только своих бойцов, но и лошадей. Бабель украсил бойцов его изнутри, и, на мой взгляд, лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев.

  Максим Горький, «О том, как я учился писать», 1928
  •  

Я полагал бы, что Бабель, с полным соответствием жанру и стилю бытописаний, мог бы скорее назвать (и это было бы правильнее) свои очерки: «На задворках Конармии».
<…> его попытка изобразить быт, уклад и традиции 1-й Конной армии получилась в карикатурно-пасквильном виде, и вся его повесть пронизана мещански-обывательской точкой зрения с чистейшей мелкобуржуазной идеологией. <…>
Конечно, героические бойцы 1-й Конной — обыкновенные, простые и часто малограмотные люди, и поэтому такие «художества» — в пору, когда самой историей поставлены перед фактом вступления в фазис решающих боев труда с капиталом, — я думаю, не только не нужны, но и весьма вредны. <…>
Неужели вы, Алексей Максимович, такой чуткий и тонкий, не заметили того, что Гоголь, описывая даже «красивую неправду» о запорожцах, как великий художник избегал пасквильного тона, а Бабель, «художник-реалист», так «украсил изнутри» бойцов 1-й Конной армии, что я до сего времени получаю письма с самым категорическим протестом против явной, грубой, я бы сказал, сверхнахальной бабелевской клеветы на Конную армию.[20][21]

  — Семён Будённый, «Открытое письмо Горькому»
  •  

Читатель внимательный, я не нахожу в книге Бабеля ничего «карикатурно-пасквильного», наоборот; его книга возбудила у меня к бойцам «Конармии» и любовь и уважение, показав мне их действительно героями — бесстрашные, они глубоко чувствуют величие своей борьбы. Такого красочного и живого изображения единичных бойцов, которое давало бы мне ясное представление о психике всего коллектива, всей массы «Конармии» и помогло бы мне понять силу, которая позволила ей совершить исторический, изумительный её поход, — я не знаю в русской литературе.[22][21]первая, более жёсткая версия, не была принята редакцией[21]

  — Максим Горький, ответ Будённому
  •  

То, что пишет Бабэль, это мелкий эпизод. Видно, что он сидел в тылу, в обозе, — трусливо выглядывая из мешков — барахла, а выглядывая так, он подглядел только зад; подглядел только под юбку революции и Конной Армии. Ни историческая значимость, ни размах актива масс самодеятельности, масс энтузиазма к победе, ни решенья задачи, данной пролетариатом армии «ПОБЕДИТЬ», ни партийного руководства он не увидал — маленький человек…[23][24]

  Мария Денисова-Щаденко, письмо В. В. Маяковскому, 1929
  •  

Прежде, чем писать свои рассказы, Бабелю следовало бы доложить о существующих в конармии непорядках своему непосредственному начальству. — парафраз[2]

  Владимир Маяковский

1990-е править

  •  

Было что-то неистребимо карнавальное в самом виде героев Бабеля. <…>
Крайне просто было бы сказать об игре контрастов в стиле Бабеля и умозаключить, что за ярким оперением писатель разглядел убогую душу. Но важно другое: ка́к переворачивается ситуация <…>.
Бабель понял, и понял рано, что сила жаждет не только состязаться с силой, но и агрессивно самоутверждаться в соприкосновении с заведомой безответностью. То, что стало дозволенным в экстремальной ситуации революции, опасно, ибо накладывает печать на будущих людей, во многом предопределяя их перевёрнутую и укладывающуюся в нечто новое психику (см. например, рассказ «Комбриг 2»).
Именно этим предостережением отличался Бабель от писателей, заражённых коленопреклонением, народническим отношением к «простому человеку». <…>
Бесстрастие писателя — мнимое. Холодное отношение к убийству на фоне вековечной гуманистической традиции — это минусовый этический знак. Отсутствие любви и симпатии к герою выступает как отчуждённость автора от его поведения. <…>
Автор наблюдает Лютова не только извне, но и изнутри. Дуэт их «голосов» организован так, что читатель всегда чувствует призвук непосредственного голоса реального автора. Исповедальная интонация в высказывании от первого лица усиливает иллюзию интимности отношений с читателем, а интимность способствует отождествлению рассказчика с автором. <…>
Но художественно Бабель всячески обыгрывает вненаходимость Лютова и создаёт дистанцию между ним и автором. Лютов — это как бы Бабель дневников 1920 года. <…> Автор ему сочувствует, как может сочувствовать себе прежнему. Но к себе прежнему он уже относится отчуждённо-иронически.[25]

  Галина Белая, «Трагедия Исаака Бабеля»
  •  

В своём выступлении перед молодыми литераторами, Бабель призывал их <…> к единству формы, действия и времени. Наказ мэтра был продиктован требованиями сталинского неоклассицизма, риторикой борьбы с формалистской школой. Но беда в том, что сама «Конармия» была неподходящим пособием к уроку. <…>
Выход из этого щекотливого положения и обеспечивала «гибель» «Дневника» (понимай, что в огне сражений). Она служила оправданием архитектурному ералашу «Конармии». Отсутствие прямолинейного композиционного стержня осознавалось в этой ретроспективе вынужденным, а не принципиальным отклонением от нормы.
Однако в легенде о «Дневнике» есть доля истины. Он был необходим, когда автор сплетал в «Планах» густую репортажно-эпическую сеть, которая, по сути, осталась вся за бортом повествования. Но Бабель не испытывал в ней нужды, приступая к самостоятельным сюжетам и развивая их «конармейские» новеллы. Недаром «Планы и наброски» вплотную соприкасаются с конкретной реальностью «Дневника» и столь далека от неё «Конармия».[26]

  Эмиль Коган, «Работа над „Конармией“ в свете полной версии „Планов и набросков“»
  •  

Сочетание жестокости с экстатической верой в победу «мировой революции» всего более поражало Бабеля в конармейцах. «Зверьё с принципами», не знакомые толком с коммунистической доктриной, презирающие законность и дисциплину, они искренне верили в праведность вождей и конечной цели войны, исступлённо рвались к победе. Не знание, а невежество питало их веру в вождей, честность и мудрость которых не ставились под сомнение, как и праведность цадиков — хасидами. <…>
В конармейцах писатель увидел верующих, в польском походе — молитву. Восторженную, вдохновенную, на пределе и за пределами физических и духовных сил, самозабвенный прорыв к неведомому Божеству.
<…> отступление советских войск и даже неудача кампании в целом существенны лишь в аспекте прагматики. А с точки зрения мистической… <…> Эффективность молитвы не измеряется в километрах, потому отступление тут роли не играет: молившийся остаётся там же, где был, и главное в нём — вера, а не грехи.
Так сочинитель нашел оправдание тому, чему противился очевидец. Бабель хотел сказать «да», но сказал не о Первой Конной, не о революции — о молитве.[26]

  — ">Михаил Одесский, Давид Фельдман, «Бабель и хасидизм. Оправдание революции»

2000-е править

  •  

Ездить верхом — ещё не значит быть казаком. В романе, когда казаки выбрасывают его сундучок и рукописи рассыпаются в грязь (что может быть страшнее для писателя?), Бабель хочет быть, как они. Но для этого он должен быть сильней и «казачей», иначе казаки не примут его в свой круг. Он берёт себе псевдоним Лютов, чтобы быть, как все. Вот таким образом и появилась история, где речь идёт о Бабелелютове. — В одно слово? Сейчас мне вспомнилось, что на обороте одной фотографии Бабель написал: «В борьбе с этим человеком проходит моя жизнь». Кто же превозмогает кого? — С псевдонимом Лютов Бабель приехал из Одессы на фронт, и полгода, проведённые там, он подписывал этим именем материалы в газете. <…> Выбор псевдонима достаточно живописен и характерен. Лютов при всём желании не может рассуждать на библейские темы, он может зарезать человека. А Бабель не может.[27]

  Давид Маркиш, «Два человека под одной кожаной обложкой», 2001
  •  

Удивительно, но Бабель даже в самых своих трагических сочинениях <…> почти всегда праздничен.
Например, в рассказе «Переход через Збруч» картина перехода войск через реку <…> напоминает скорее картину ярмарочного торжища <…>. И только, пожалуй, космическо-батальные образы <…> и брутально-апокалипсические <…> своей экспрессией напоминают, что речь идёт о войне и о смерти. <…>
Бабель не случайно во многих рассказах предоставляет слово самому персонажу, стилизует произведение под документ, будь то докладная, письмо, объяснительная или сказ. Главное, что в этих формах ярко выражается сознание тех людей, которые были захвачены вихрем революции и гражданской войны, принеся в неё свои представления, часто смутные и фантастические. <…>
В знаменитом рассказе «Соль» тот же самый Балмашев, который «кончает» мешочницу, объясняет ей её вредность <…>. Плакат, лозунги, газетные штампы большевистской пропаганды впитаны этим сознанием и слиты в гремучую и весьма действенную смесь. Сознание это, подобно первобытному, наделено почти художественным воображением, оно творит миф из осколков плохо переваренных идеологем, слухов и пр., но — человек живёт в этом мифе, и тот заслоняет от него не только подлинную реальность, но и универсальные, непреходящие нравственные ценности. <…>
Полонский и Воронский писали, что Бабель приветствует революцию, несмотря на все её противоречия и перехлёсты.
В самом деле, что уж такого замечательного можно усмотреть в изображенных писателем казаках-конармейцах, в этой жестокой, малокультурной, темной массе, слепо рвущейся к обещанному светлому будущему? Да так ли и рвущейся? Будничные интересы персонажей сосредоточены в основном вокруг лошадей, еды, женщин, награбленных вещей.
Самоотверженность — да, одержимость и исступление — безусловно. В остальном же — усталость от долгих дней затянувшейся войны, развязанные инстинкты, <…> прикрываемые всё той же идеей мировой революции.[18]

  Евгений Шкловский, «Страсть и боль художника»

Об отдельных рассказах править

  •  

Телефонисту Долгушову вырвало снарядом живот <…>. Не добить Долгушова нельзя, но тем не менее Лютов этого сделать не может, это делает Бида. Кто же из них поступил гуманно? <…> вопрошать об этом кощунственно, потому что даже намёка на гуманизм здесь нет. Лютов и Афонька поступают бесчеловечно и иначе поступить не могут. Ситуация изначально антигуманна, а, следовательно, её разрешение гуманным путём не представляется возможным.[28]

  Феликс Штейнбук, «Цена братоубийства»

Примечания править

  1. Шкловский В. Б. Жили-были: Воспоминания. Мемуарные записи. Повести о времени. — М.: Советский писатель, 1966. — С. 461.
  2. 1 2 3 4 Бабель и Сталин // Б. М. Сарнов. Сталин и писатели. Книга четвертая. — М.: Эксмо, 2011.
  3. Литературная газета. — 1932. — № 36 (215, 11 октября). — С. 2.
  4. Р. Крумм. Исаак Бабель. Биография. — М., 2008. — С. 65.
  5. Исаак Бабель. Избранное. — Кемерово, 1957.
  6. Воспоминания о Бабеле / Сост. А. Н. Пирожкова, Н. Н. Юргенева. — М.: Книжная палата, 1989. — С. 5.
  7. Фурманов Дм. Из дневника писателя. — М.: Молодая гвардия, 1934. — С. 86.
  8. Е. Шкловский. Комментарии // И. Бабель. Избранное. — 2001. — С. 414.
  9. 1 2 3 Исаак Бабель. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. — 1990. — С. 239, 240, 263.
  10. Фурманов Дм. Собр. соч. Т. 4. Из дневника. — М., 1961. — С. 340.
  11. С. Н. Поварцов. Комментарии // Исаак Бабель. Сочинения. В 2-х т. Том 1. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 464-5.
  12. Шенталинский В. Рабы свободы. В литературных архивах КГБ. — М.: Парус, 1995. — С. 26-82.
  13. Леф. — 1924. — № 2.
  14. Октябрь. — 1924. — № 3. — С. 196-7.
  15. Б. М. Сарнов. Комментарии // И. Э. Бабель. Проза. Драматургия. — 2000. — С. 675.
  16. В. П. Катаев, Алмазный мой венец, 1978.
  17. Звезда. — 1925. — № 4.
  18. 1 2 И. Бабель. Избранное. — М.: АСТ, Олимп, 2001. — (Школа классики). — С. 11-17. — 4000 экз.
  19. И. Бабель. Статьи и материалы. — Л.: Academia, 1928. — С. 43-69. — (Мастера современной литературы. II).
  20. Правда. — 1928. — 26 октября.
  21. 1 2 3 Меркин Г. С. Буденный и И. Бабель (К истории полемики) // Филологические науки. — 1990. — № 4. — С. 97-102.
  22. Правда. — 1928. — 27 ноября.
  23. «Любовная лодка разбилась о быт…». Владимир Маяковский: Неопубликованные страницы записных книжек и переписки / Публ. В.Н.Терехиной // Человек. — 2000. — № 1. — С.164-9.
  24. Е. Погорельская. Что делал Исаак Бабель в Конармии? // Вопросы литературы. — 2014. — № 6.
  25. Исаак Бабель. Сочинения. В 2-х т. Том 1. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 18-21. — 100000 экз.
  26. 1 2 Литературное обозрение. — 1995. — № 1 (249). — С. 80, 92.
  27. Октябрь. — 2001. — № 1.
  28. И. Бабель. Избранное. — М.: АСТ, Олимп, 2001. — (Школа классики). — С. 581. — 4000 экз.