Адам Мицкевич: различия между версиями
| [непроверенная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Нет описания правки |
Нет описания правки |
||
Строка 1:
{{Персоналия|Имя=Адам Мицкевич|Изображение=Adam Mickiewicz według dagerotypu paryskiego z 1842 roku.jpg|Описание=Адам Мицкевич в 1842 году|wikipedia=Мицкевич, Адам|source=Адам Мицкевич|commons=Category:Adam Mickiewicz}}
'''Ада́м Берна́рд Мицке́вич''' ({{lang-pl|Adam Bernard Mickiewicz}}; 24 декабря 1798 — 26 ноября 1855) — польский поэт-романтик, политический публицист, деятель польского национального движения. Оказал большое влияние на становление польской и белорусской литературы XIX века.
== Цитаты ==
{{Q|С нескольких лет число переводов с российского на [[польский язык]] умножается; до сих пор, однако ж, не произошло от этого столько пользы, сколько можно бы ожидать от сближения литератур двух соплеменных народов. <…> когда, уже узнав лучше российскую литературу, польские писатели умели избирать творения, истинно достойные перенесения на чужеземные языки, усилия переводчиков не всегда оказывались счастливыми. Последнее, кажется, происходит от ложного понятия, что как язык российский лёгок в изучении для поляков, так же должно быть легко и переводить с сего языка. Потому, вероятно, молодые польские писатели испытывают в переводах с российского языка незрелые свои таланты и прямо принимаются за самые трудные сочинения.<ref>Без подписи // Московский телеграф. — 1827. — Ч. 14. — № 8 (вышел ок. 21 мая). — Отд. 1. — С. 317. </ref><ref name="с4">Мицкевич А. Собрание сочинений в 5 т. Т. 4. — М., 1954. — С. 47, 388.</ref>|Автор=«„Апологи в четверостишиях“, соч. [[Иван Иванович Дмитриев|И. И. Дмитриева]], переведённые на польский язык Богуславом Реутом»}}
{{Q|[[Пушкин]], {{comment|встретясь|в конце 1826—1828 гг.}} где-то на улице с Мицкевичем, посторонился и [[разговоры Александра Пушкина|сказал]]: «С дороги двойка, туз идёт!» На что Мицкевич тут же отвечал: «Козырная двойка и туза бьёт!»{{#tag:ref|Написано в прибавлениях к посмертному собранию сочинений Мицкевича на французском языке<ref name="в7"/>.||group="К"}}<ref name="в7">П. А. Вяземский. Мицкевич о Пушкине, 1873 // Полное собрание сочинений: в XII томах. Т. VII. Литературные критические и биографические очерки (1855-1877 гг.). — СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1882. — С. 309.</ref><ref name="пж9">В. В. Вересаев, «[[Пушкин в жизни]]», 1926 (3-е изд. 1928), IX.</ref>}}
{{Q|Либералы косо смотрели на сближение между двумя властелинами, [Николаем I и Пушкиным]. Пушкина начали обвинять в предательстве дела патриотов; а так как возраст, и опытность начали побуждать его быть умереннее <…> и благоразумнее, это изменение в поведении не замедлили приписать его честолюбивым расчётам{{#tag:ref|Ранее то же думал и Мицкевич<ref name="пэ"/>.||group="К"}}.<ref name="кт">Кирилл Тарановский. Пушкин и Мицкевич // Белградский Пушкинский сборник. — 1937.</ref><ref name="пэ">Пушкин в эмиграции. 1937 / Сост. и комментарии В. Г. Перельмутера. — М.: Прогресс-Традиция, 1999. — С. 409.</ref> <…>
Пуля, сразившая Пушкина, нанесла ужасный удар умственной России. Она имеет ныне отличных писателей <…>; но никто не заменит Пушкина. Только однажды даётся стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества. Пушкин, коего талант поэтический удивлял читателей, увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарён необыкновенною памятью, суждением верным, вкусом утончённым и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений. <…> Погрешности его казались плодами обстоятельств, среди которых он жил: всё, что было в нём хорошего, вытекало из сердца.<ref name="мп">П. А. Вяземский. Мицкевич о Пушкине // Полное собрание сочинений: в XII томах. Т. VII. Литературные критические и биографические очерки (1855-1877 гг.). — СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1882. — С. 316, 319.</ref><ref>Пушкин в жизни, X.</ref>|Оригинал=''2-й абзац'': La balle qui frappa Pouchkine porte un coup terrible à la Russie intellectuelle. Elle possède dans ce moment des auteurs distingués <…>; mais personne ne remplacera Pouchkine. Il n'est pas donné à un pays de produire plas d'une fois un homme qui réunit à un si haut degré les qualités les plus diverses et qui semblent s'exclure mutuellement. Pouchkine, dont les lecteurs admiraient le talent poetique, etonnait l'auditoire par la vivacite, la finesse et la lucidite de son esprit. II etait doue d'une memoire prodigiuese, d'un goût délicat et exquis. <Когда говорил он…> <…> Ses defauts paraissaient tenir aux circonstances au milieu desquelles il se trouvait, ce qui etait bon en lui, venait du fond de son coeur.<ref>Le Globe, № 1, 25 mai 1837.</ref>|Автор=«Биографическое и литературное известие о Пушкине»}}
{{Q|Следует признать стойкость и бескорыстность [[русские писатели|русских писателей]], примера чему было бы трудно отыскать в странах, более свободных и более цивилизованных, чем их страна. <…> Я думаю, что для того, чтобы у русских, сколько-нибудь значительных, писателей купить хотя бы только одну сочувственную статью, какую-либо ничтожную похвалу, даже одно вежливое слово, не хватило бы всей суммы денег, которую русский кабинет затрачивает, покупая за границей своих официозных защитников.<ref name="кт"/><ref name="пэ"/>|Автор=там же}}
{{Q|[[декабристы|Тайные общества]] состояли из самых благородных, самых деятельных, восторженных и чистых представителей русской молодёжи. Никто из них не преследовал личных интересов, никто не был движим личной ненавистью.<ref name="с4"/><ref name="мд2"/>|Автор=лекция в [[w:Коллеж де Франс|Коллеж де Франс]], 1842}}
{{Q|Пушкин не так плодоносен и богат, как Байрон, не возносится так высоко в полёте своём, не так глубоко проникает в сердце человеческое, но вообще он правильнее Байрона и тщательнее и отчётливее в форме. Его проза изумительной красоты. Она беспрестанно и неприметно меняет краски и приёмы свои. С высоты оды снисходит до эпиграммы, и среди подобного разнообразия встречаешь сцены, достигающие до эпического величия.<ref name="мп"/>|Автор=лекция в Коллеж де Франс, 20 декабря 1842}}
{{Q|[[Пророк (Пушкин)|«Пророк»]] — это начало новой эры в жизни Пушкина, но у него недостало сил осуществить это предчувствие, ему не хватило духа устроить свою домашнюю жизнь и свои литературные труды в соответствии с этими высокими идеями; пьеса, о которой мы говорим, среди его произведений занимает совершенно особое, поистине высокое место, и никто не знает истории её создания. Он написал её после раскрытия [[восстание декабристов|заговора 1825 года]]. Особое состояние, в котором он написал эту пьесу, продлилось всего несколько дней, а потом началось моральное падение поэта.<ref name="б">Березкина С. В. «Пророк» Пушкина: Современные проблемы изучения // Русская литература. — 1999. — № 2. — С. 28-29.</ref>|Оригинал=C'est le commencement d'une ere nouvelle dans la vie de Puszkin; mais il n'eut pas la force de réaliser ce pressentiment; le courage lui manqua pour régler sa vie intérieure et ses travaux littéraires d'après ces hautes idées; la pièce dont nous parlons erre au milieu de ses ouvrages comme quelque chose de tout-à-fait à part de vraiment supérieur, et dont personne ne connait'pas l'histoire. Il l'avait écrite après la découverte de la conspiration de 1825. L'état extraordinaire dans lequel il a commposé cette pièce n'a duré que peu de jours, et depuis ce moment commence la chute morale du poëte.<ref>Mickiewicz A. Les slaves. Cours professe au Collège de France, par Adam Mickiewicz (1842—1843), et publié d'après les notes sténographiées. Paris, 1849. T. 4. P. 39-40.</ref><ref name="б"/>|Комментарий=см. ниже комментарий П. А. Вяземского{{переход|О произведениях|1}}|Автор=там же}}
===Поэзия===
{{Q|Не знаешь ты меня, мой образ страсть затмила,
Но в глубине души есть
Сокровища любви, и преданности нежной,
И грез, что золотят наш рок земной мятежный.
Но ты не видишь их. Так в бурях урагана
Не видно нам на дне сокровищ океана:
Прекрасных раковин и дорогих жемчужин, —
Чтоб обнаружить их, свет яркий солнца нужен!
Ale spojrzyj w głąb duszy! Tam znajdziesz skarbnice
Czułości, poświęcenia, łagodnej dobroci
I wyobraźni, która ziemską dolę złoci.
Dziś ich nie możesz dojrzeć. — Wszak i na dnie fali,
Kiedy ją wicher zmiesza, kiedy piorun pali,
Czyż widać kraśne konchy, perłowe jagody!
Nim mię osądzisz, czekaj słońca i pogody!|Комментарий=перевод М. А. Зенкевича<ref>{{книга|заглавие=
{{Q|Коль двое в [[салон]]е тут — гость и хозяйка,
Смотри наблюдая: каков их привет? <…>
Она… замечай-ка!..
Смеётся, но нехотя; он достаёт
Часы из кармана и смотрит лукаво,
[[учтивость|Учтив]], но в [[глаза]]х-то заметна отрава, —
Вставай и «прощайте» скажи; твой черёд!
Желаю-де весело жить вам и здраво.|Оригинал=Jeśli w salonie znajdziesz bawiących się dwoje,
Zważaj czy cię z ukłonem, z rozmową uprzedzą <…>.
Jeśli pani co wyraz zaśmiać się gotowa,
Choć usta śmiać się nie chcą; jeśli panicz z boku
Pogląda i zegarek dobywa i chowa,
I grzeczność ma na ustach a {{comment|cóś złego|что-то злое}} w oku:
Wiész jak ich trzeba witać? Bywaj zdrów, bądź zdrowa;..|Комментарий=перевод [[s:К делателям визитов (Мицкевич; Бенедиктов)|В. Г. Бенедиктова]]|Автор=«К делателям визитов» (Do wizytujących), 1826}}
{{Q|[[Литва]]! ты милей мне своими лесами,
Чем девы [[w:Салгир|Салгира]] с своей красотою:
Там счастья я знал, хоть трясины ногою
Топтал; — здесь уныло брежу меж плодами.|Оригинал=Litwo! piały mi wdzięczniéj twe szumiące lasy,
Niż słowiki Bajdaru, Salhiry dziewice;
I weselszy deptałem twoje trzęsawice,
Niż rubinowe morwy, złote ananasy.|Комментарий=перевод [[s:Пилигрим (Мицкевич; Пиотровский)|А. Пиотровского, 1861]]|Автор=«Пилигрим» (Pielgrzym), 1826}}
{{Q|«Сколько лет тобой страдал я,
Сколько лет тебя искал я!
От меня ты отперлась.
Не искал он, не страдал он;
Серебром лишь побряцал он,
И ему ты отдалась».|Оригинал=»Ja, choć z takim zapałem tyle lat cię kochałem,
Będę kochał i jęczał daleki;
On nie kochał, nie jęczał, tylko trzosem zabrzęczał,
Tyś mu wszystko przedała na wieki.«|Комментарий=перевод А. С. Пушкина ([[w:Воевода (Мицкевич; Пушкин)|«Воевода»]]), 28 октября 1833|Автор=«Засада» (Czaty)}}
{{Q|Сколько лет я вздыхаю, той же страстью сгораю, —
И удел мой страдать бесконечно!
Не любил, не страдал он, лишь казной побряцал он —
И ты всё предала ему вечно.|Комментарий=перевод А. А. Фета ([[w:Дозор (Мицкевич; Фет)|«Дозор»]]), 1846|Автор=то же}}
==О Мицкевиче==
* см. [[Евгений Баратынский]], [[w:К *** (Не бойся едких осуждений — Боратынский)|«К ***»]], февраль 1827
{{Q|Мы его получили от вас сильным, а возвращаем могучим.<ref name="мд">Цявловский М. А. Мицкевич и его русские друзья // Новый мир. — 1940. — № 11-12. — С. 303-315.</ref><ref name="мд2">Цявловский М. А. Мицкевич и его русские друзья // Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 157-178.</ref>|Автор=[[Иван Иванович Козлов|Иван Козлов]], слова друзьям Мицкевича перед отъездом того из Петербурга за границу, 1829}}
{{Q|Мицкевич, сосредоточив в себе дух своего народа, первый дал польской поэзии право иметь свой голос среди умственных депутатов Европы и вместе с тем дал ей возможность действовать и на нашу поэзию.|Автор=[[Иван Киреевский]], [[Обозрение русской словесности 1829 года (Киреевский)|«Обозрение русской словесности 1829 года»]], январь 1830}}
{{Q|Все, кто встречал у нас Мицкевича, вскоре полюбили его не как поэта (ибо очень немногие могли читать его сочинения), но как человека, привлекавшего к себе возвышенным умом, изумительною образованностью и особенною, какою-то простодушною, только ему свойственною любезностью. <…> Наружность его была истинно прекрасна. Чёрные, выразительные глаза, роскошные чёрные волосы, лицо с ярким румянцем; довольно длинный нос, признак остроумия; добрая улыбка, часто являвшаяся на его лице, постоянно выражавшем задумчивость, — таков был Мицкевич в обыкновенном, спокойном расположении духа; но когда он воодушевлялся разговором, глаза его воспламенялись, физиономия принимала новое выражение, и он бывал в эти минуты увлекателен, очаровывая притом своею речью: умною, отчётливою, блистательною, несмотря на то, что в кругу русских он обыкновенно говорил по-французски. Доказательством необыкновенных его способностей может служить лёгкость, с какою он усваивал себе иностранные языки. <…> вскоре по приезде в Москву Мицкевич почти не знал русского языка; через год он говорил на нём совершенно свободно, и, что особенно трудно для поляка, говорил почти без акцента, не сбиваясь на свой родной выговор. <…> Казалось, он прочитал всё лучшее во всех литературах. О каком бы поэте и славном писателе ни зашла речь, он знал его, читал с размышлением, цитировал его стихи или целые страницы.<ref>«Николай Полевой». Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов. — Л., 1934. — С. 206.</ref><ref name="мд"/><ref name="мд2"/>|Автор=[[Ксенофонт Полевой]], «[[Записки о жизни и сочинениях Н. А. Полевого]]», [1856]}}
{{Q|Всё в Мицкевиче возбуждало и привлекало сочувствие к нему. <…> Держался он просто, то есть благородно и благоразумно, не корчил из себя политической жертвы; не было в нём и признаков ни заносчивости, ни обрядной уничижительности, которые встречаются (и часто в совокупности) у некоторых поляков. При оттенке меланхолического выражения в лице, он был весёлого склада, остроумен, скор на меткие и удачные слова.|Автор=[[Пётр Вяземский]], [[статьи и эссе Петра Вяземского#1870-е|«Мицкевич о Пушкине»]], 1873}}
{{Q|Мицкевич и Пушкин [с 1829 г. не видятся и не переписываются], но намагничивают друг друга издали, причём дружба пропитывается враждой и вражда до странности похожа на дружбу и любовь.<ref>Виноградов В. В. Мериме в письмах к Соболевскому. — М.: Художественное изд-во, 1928. — С. 231.</ref>|Автор=[[Виктор Владимирович Виноградов|Виктор Виноградов]]}}
{{Q|Исторически беспримерная и в высшей степени поучительная особенность польской литературы заключается в том, что её золотой век приходится не на эпоху политического расцвета, а наоборот — совпадает с годами национальной катастрофы. Творчество Мицкевича, [[Юлиуш Словацкий|Словацкого]] и [[Зыгмунт Красиньский|Красиньского]] окрепло и расцвело в эпоху, последовавшую за [[w:Польское восстание (1830)|разгромом 1831 года]], вдалеке от родной земли, в эмиграции.
Мы знаем, конечно, все отрицательные качества польской эмиграции <…>. Но и раздираемая внутренними распрями, порой погрязающая в интригах, очевидно, она всё-таки сохранила глубокое внутреннее здоровье и, может быть, приобрела ещё особую закалку, если три поэта, неразрывно с ней связанные, именно в эту пору вознесли польскую литературу на вершины, которых эта литература не знала прежде и никогда уже не достигала впоследствии. Всей своей жизнью они доказали неопровержимо, что необходимая писателю «родная почва» может быть заменена глубокой, творческой ''памятью о родине''. Так жива, так сильна была в них эта память, что своим творчеством они как бы создали ту мистическую Польшу, тот миф о родине, который и до сего дня служит духовным фундаментом реальной, исторической Польши. В изгнании, среди кучки таких изгнанников, они с полным правом могли говорить от имени всего народа, воистину быть его посланниками перед лицом человечества.|Автор=[[Владислав Ходасевич]], [[статьи Владислава Ходасевича в «Возрождении»#1930-е|«Иридион»]], 1936}}
{{Q|Не столько в силу исторической реальности, сколько благодаря прекрасным человеческим качествам Мицкевича «либерализм» в то время ассоциировался с «Польшей» — страной, которая в отдельные периоды своей независимости была не менее деспотической, чем Россия.|Оригинал=It is owing rather to Mickiewicz's fine personality than to historical reality that the idea of "liberalism" became associated at the time with the idea of "Poland," a country that in some of its periods of sovereignty was as autocratic as Russia.|Автор=[[Владимир Набоков]], [[«Евгений Онегин»: роман в стихах Александра Пушкина (Набоков)|«„Евгений Онегин“: роман в стихах Александра Пушкина»]], 1964}}
{{Q|… [[польская литература|наша литература]] в течение двух веков пыталась исполнять функции, на которые никакая литература в принципе не способна: то есть выдумывать суверенное бытие, которого в то время не было. Отсюда в огромной мере брались варианты Мицкевичей и Словацких. Неизбежно отсюда! Они уже не могли выдержать и противостояли действительному миру таким образом, что полностью погружались в испарения собственного мистического кипятка.|Автор=«[[Беседы со Станиславом Лемом]]» (гл. «Вкус и безвкусица», 1982)}}
{{Q|Мицкевич имел несколько поэтических извержений, а позже замолчал, как потухший вулкан.|Автор=[[Станислав Лем]], [[Короткие замыкания (Лем)|«Мой Милош»]], 2001}}
===[[Виссарион Белинский]]===
{{Q|У [[гений|гения]] всегда есть инстинкт истины и действительности: [[гегельянство|что есть, то для него разумно]], необходимо и действительно, а что разумно, необходимо и действительно, то только и есть. <…> Только какой-нибудь Мицкевич может заключиться в ограниченное чувство политической ненависти и оставить поэтические создания для рифмованных памфлетов; но это-то и достаточно намекает на «мировое величие» его поэтического гения: [[Вольфганг Менцель|Менцель]], верно, на коленях перед ним, а это самая злая и ругательная критика для поэта.|Автор=«[[Менцель, критик Гёте]]», январь 1840}}
{{Q|В прошедшем меня мучит <…> гнусное примирение с гнусною действительностию. Боже мой, сколько отвратительных мерзостей сказал я печатно, со всею искренностию, со всем фанатизмом дикого убеждения! Более всего печалит меня теперь выходка против Мицкевича, в гадкой статье о Менцеле: как! отнимать у великого поэта священное право оплакивать [[w:Польское восстание (1830)|падение того]], что дороже ему всего в мире и в вечности — его родины, его отечества, и проклинать палачей его, и каких же палачей? — казаков и калмыков, которые изобретали адские мучения, чтобы выпытывать у жертв своих деньги <…>. И этого-то благородного и великого поэта назвал я печатно крикуном!..|Автор=[[Письма Виссариона Белинского Василию Боткину#1840|письмо В. П. Боткину]], 11 декабря 1840}}
{{Q|… его действительно красноречивый, хотя и сумасбродный, голос точно обратил к себе на некоторое время внимание парижан, жадных до новостей; но к славянскому вопросу всё-таки не возбудил никакого участия. Известно, что французское правительство принуждено было запретить Мицкевичу публичные чтения, но не за их направление, нисколько не опасное для него, а чтобы прекратить сцены, не согласные с общественным приличием. Надо сказать, что в Париже есть некто г. [[w:Товяньский, Анджей|Товьянский]], выдающий себя за пророка и чудотворца <…>. Мицкевич уверовал в этого шарлатана, что доказывает, что у него натура страстная и увлекающаяся, воображение пылкое и наклонное к мистицизму, но голова слабая. Отсюда учение его носит название мессианизма или товьянизма, и ему следуют несколько десятков человек из поляков. Когда раз на лекции Мицкевич в фанатическом вдохновении спрашивал своих слушателей, верят ли они новому мессии, какая-то восторженная женщина бросилась к его ногам, рыдая и восклицая: верю, учитель! Вот случай, по которому прекращены лекции Мицкевича, и о них теперь вовсе забыли в Париже. Вообще в Европе мало заботятся о чужих вопросах…|Автор=[[Ответ «Москвитянину» (Белинский)|«Ответ „Москвитянину“»]], октябрь 1847}}
===[[Александр Пушкин]]===
{{Q|Ни один волшебник милый,
Владетель умственных даров,
Не вымышлял с такою силой,
Так хитро сказок и стихов,
Как прозорливый и крылатый
Поэт [[Литва|той чудной стороны]],
Где мужи грозны и косматы{{#tag:ref|Косматыми названы литовцы по их косматой рысьей шапке<ref>Цявловская Т. Г. Примечания // Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 2. Стихотворения 1823—1836. — М.: ГИХЛ, 1959.</ref>.||group="К"}},
А жёны гуриям равны.|Автор=[[s:В прохладе сладостной фонтанов (Пушкин)|«В прохладе сладостной фонтанов…»]], октябрь—ноябрь 1828}}
{{Q|Недавно [[Василий Жуковский|Жуковский]] говорит мне: «Знаешь ли, брат: ведь он заткнёт тебя за пояс». — Ты не так говоришь, — отвечал я: — он уже заткнул меня.<ref>К. Полевой. Записки // Исторический Вестник. — 1887. — № 4. — С. 53.</ref><ref name="пж9"/>|Автор=беседа с [[Ксенофонт Полевой|К. А. Полевым]], февраль—март 1828}}
{{Q|… поехал бы я [за границу] разве для того, чтобы познакомиться с великими людьми; но я знаю Мицкевича и знаю, что более великого теперь не найду.<ref>[[w:Одынец, Антоний Эдвард|А. Э. Одынец]], письмо Ю. Корсаку, 9-21 мая 1829 // А. Е. Odyniez. Listyz podrozy. Warsczawa, 1884, Tom I, p. 57.</ref><ref name="пж9"/>|Автор=беседа с кем-то}}
* см. [[s:Он между нами жил (Пушкин)|«Он между нами жил …»]], 11 августа 1834
===О произведениях===
{{Q|Третьего дня провели мы вечер и ночь у Пушкина <…>. Мицкевич импровизировал на французской прозе и поразил нас, разумеется, не складом фраз своих, но силою, богатством и поэзией своих мыслей. Между прочим, он сравнивал мысли и чувства свои, которые нужно выражать ему на чужом языке, с младенцем, умершим во чреве матери, с пылающей лавой, кипящей под землёй, не имея вулкана для своего извержения. Удивительное действие производит эта импровизация. Сам он был весь растревожен, и все мы слушали с трепетом и слезами.|Автор=Пётр Вяземский, [[Письма Петра Вяземского#В. Ф. Вяземской|письмо В. Ф. Вяземской]], 2 мая 1828}}
{{Q|{{comment|Импровизированный стих|30 апреля 1828}} его свободно и стремительно вырывался из уст его звучным и блестящим потоком. В импровизации его были мысль, чувство, картины и в высшей степени поэтические выражения. Можно было думать, что он вдохновенно читает наизусть поэму, им уже написанную. <…>
По мнению критика, после «Пророка» начинается нравственное падение поэта. <…>
Видимо, Мицкевичу всё хотелось бы завербовать Пушкина под хоругвь политического мистицизма, которому он сам предался с таким увлечением. Мудрено понять, как поэт в душе и во всех явлениях жизни своей, каковым был польский поэт, мог придать какому-нибудь отдельному стихотворению глубокое значение переворота и нового преобразования в общем и основном характере поэта. <…> В жизни поэта день на день, минута на минуту не приходится. Одни мелкие умы и тупоглазые критики, прикрепляясь к какой-нибудь частности, подводят её под общий знаменатель. Далеко не таковы были ум и глаза Мицкевича. Но дух системы, но политическое настроение отуманивают и самые светлые умы…|Автор=Пётр Вяземский, «Мицкевич о Пушкине»}}
{{Q|«[[Конрад Валленрод]]» <…> полностью переведён на русский язык, помнится, дважды, если не трижды. Ни одного из этих переводов нельзя дочитать. В лучшем случае — всё стёрто, сплющено, лишено энергии, силы, остроты, глубины. В худшем — просто переврано, искажено, обессмыслено. О стихе же и говорить нечего.
<…> мысль Мицкевича совершает полный оборот: от политического восхваления Валленрода, через сознание его нравственного падения, к последнему оправданию за то, что он самую душу свою погубил во имя родины. <…>
В поэме, на большой глубине её, скрыта ''вся'' правда о Валленроде. В своих политических призывах Мицкевич об этой правде молчал. Взваливал на себя огромную тяжесть: знать, но молчать. Веровал, что и ему, как Валленроду, этот грех простится за великую любовь к родине. Проповедовал страшную злобу, коварство и ненависть — во имя любви.|Автор=Владислав Ходасевич, «Конрад Валленрод», ноябрь 1927}}
{{Q|Слёзы, пролитые над [[Пан Тадеуш|''Паном Тадеушем'']], словно впитались в поэму, сами сделались частью её, придали ей некий ореол, и таким образом, незамысловатая история шляхетских распрей стала воистину национальным эпосом: скорее в силу переживаний, связанных с нею у автора и у ряда читательских поколений, нежели в силу её собственной внутренней значительности.|Автор=Владислав Ходасевич, «К столетию ''Пана Тадеуша''», 1934}}
{{Q|… что у нас считается лучшим. Мицкевич:
:::[[s:pl:Gęby na lud krzyczące…|Руки, за народ сражающиеся, сам народ отрубит]],
:::Славные имена для народа — народ забудет.
:::Всё пройдёт. После грохота, шума, труда
:::Наследство получат тихие, серые, мелкие люди{{#tag:ref|Дословный перевод.||group="К"}}.
<…> В четверостишии вместилась ВСЯ социология. Такое короткое замыкание с крайним конфликтом, на мой взгляд, возникает достаточно редко, ибо, как правило, правда, столь выразительно точная и с таким четко выраженным ужасающим диапазоном значений, <…> для поэзии не характерна. Философия, которой пропитывают поэзию или которая переводится на язык поэзии, всегда воспринимается мною как некая разбавленная, туманная, вторичная, но именно такая годится для перевода на язык прозы, причём оказывается, что в ней не было заключено что-либо интеллектуально стоящее.|Автор=Станислав Лем, «[[О Лесьмяне с отступлениями]]», 1997}}
== Комментарии ==
{{примечания|group=К}}
== Примечания ==
{{примечания}}
{{DEFAULTSORT:Мицкевич, Адам}}
[[Категория:Персоналии по алфавиту]]
[[Категория:Поэты по алфавиту]]
[[Категория:Польские поэты]]
[[Категория:
[[Категория:
[[Категория:Общественные деятели по алфавиту]]
[[Категория:Общественные деятели Польши]]
| |||