Метаморфозы Ламии

«Метаморфозы Ламии» (англ. Lamia Mutable) — сюрреалистический рассказ 1967 года Майкла Джона Харрисона. Впервые опубликован в 1972 году в антологии «Снова опасные видения», составленной Харланом Эллисоном. Входит в авторский цикл «Вирикониум».

Цитаты

Добро пожаловать в Калифорнийское бистро — в эту матку из жёлтого пластика, так часто всеми посещаемую, горячо любимую, самое подходящее место для попоек разного рода псевдоинтеллектуалов и прочих артистов великолепного города. Смотрите — это Кристодулос, слепой художник. Кисть, испачканная в кошенили, заткнута за ухо. Вот он вслушивается в нарисованную им же негритянку, грудь которой покрыта ритуальными рубцами. А вот Адольф Эйблсон (младший), припадочный поэт Вирикониума. Взгляните, как его хромированная рука железной хваткой сжимает карандаш, как он кивает головой при помощи рычажного механизма, укрытого в шее. А вот здесь, здесь, у этого стола, кто-то тоскует по голодным снежным просторам. Это — Джиро-Сан, гермафродит лютнист, запертый в башне одиночества после того, как его разлучили с Госпожой Сенг, обвинив в двойственности сексуальных отношений. Госпожа Сенг, женщина с лазурными глазами, изваяна из мрамора, да нет же, нет и ещё раз нет — из бронзового загара. О вы, скучающие искатели оттенков, приходите, смотрите…

Welcome to the chrome-plastic uterus of the Bistro Californium, haunt well-beloved and dear watering-place of all the intellectual parodies and artistic mock-ups of the splendid city. See: here is Kristodulos, the blind painter; a brush dipped in cochineal is placed behind his ear. He is listening to the color of his Negress, Charmian with the scarred ritual breasts. Here too is Adolf Ableson (Junior) the spastic poet of Viriconium. See how his chromium hand grips the pencil with metallic fervor, how his head nods, driven by some bent escapement in his neck. And here; here at this table, thirsting after the hungry snows; here is Jiro-San, the hermaphrodite lute-player—shut in a tower of loneliness, separated by the accusation of mutability from Mistress Seng, she of the lapis-lazuli eyes—carven, nay (no no no) graven, from a bronze sunburn. O you pedestrian seekers-after-color: come, gaze…

	Его голос тоже имеет определённую форму: грушевидную, покрытую кожицей сливового цвета, и очень пухлую. В сливовой кожице проделана щель, через которую видно, что происходит в желудке обладателя голоса. Там происходят интересные вещи.
	The voice has a body too: pear-shaped, draped in plum-colored suiting, and very plump. The plum-colored suit is slit to reveal a surgical window set into its owner's stomach. Behind the window, interesting things are happening.

Эта земля пуста, она состоит из расположенных в образцовом порядке серых куч мусора, цвет которых меняется от мертвенно-кремового до мистически-угольного. Неторопливые потоки воды прорезают разбросанные там и сям кучи пепла, быстро образуя наносы, излучины, плесы и перекаты. Вода и ветер немилосердно изменили Мудрость. Время и ветер делают её болезненно одинокой. Время в Мудрости уничтожено, сама его изменчивость здесь неизменна.

This land is empty, composed visually of utterly balanced sweeps of gray, shading from the dead cream to the mystic charcoal. Slow watercourses cut the ubiquitous ash, silting swiftly, meandering, beds infinitely variable. Wind and water make Wisdom unchartable: age and the wind make it cripplingly lonely. Time is overthrown in Wisdom: its very mutability is immutable.

Перевод

Л. Терехина, А. Молокин, 1993

О рассказе

	Я написал рассказ как аллегорическую иллюстрацию философии (несколько постулатов содержатся в последней речи Гришкина); как фрагмент гротескной комедии, относящейся к определённым навязчивым идеям XX века (сдобренных чёрным юмором, если хотите); и как ехидные пародии на интеллектуальную жизнь Лондона. Вы можете найти Калифорное бистро на каждом углу в размашистом Челси или в Хэмпстеде: и каждое из них переполнено такими стареющими рейверами, как Биркин Гриф, которые тратят свою довольно бессмысленную жизнь, пытаясь убедить себя в том, что они художественные натуры и яркие личности.
	I wrote the story as an allegorical illustration of a philosophy (a few tenets of which are contained in Grishkin's last speech); as a piece of grotesque comedy relevant to certain 20th Century obsessions—black humor, if you like; and as a snide parody of London intellectual life. You can find a Bistro Californium on every street corner in swinging Chelsea or with-it Hampstead: and each one is crowded with aging ravers like Birkin Grif who spend their somewhat pointless lives trying to convince themselves that they have artistic natures and colorful personalities.
	— М. Джон Харрисон, послесловие, 1972