Довид Кнут: различия между версиями

[непроверенная версия][непроверенная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Русская литература в изгнании
Строка 5:
== Цитаты из поэзии ==
{{Q|…Особенный, еврейско-русский воздух,
Блажен, кто им когда-либо дышал.<ref name="Седых"/>|Автор=1920-е}}
 
{{Q|Ты рыжей легла [[пустыня|пустыней]].
Строка 90:
За право тебя приводить на мое пепелище,
За тайное право: с тобою обняться и лечь.<ref name="Собрание"/>|Автор=«Разлука», 1938}}
 
== Цитаты из прозы ==
{{Q|Понятно, так дела решать нельзя ― «Зеленую Лампу» не интересует [[арифметика]] ― обсуждение частнаго случая писателя X и количество выброшенных из его статьи строк, но для нея очень важно решить в принципе, [[алгебра]]ически: допустима-ли такая [[цензура]] в наших исключительных условиях, можно-ли что-либо зачеркивать в том, напр., случае, когда имя писателя обезпечивает целиком его личную и полную ответственность за им написанное, не должна-ли редакция ограничиться в случае расхождения с автором соответствующей припиской? Другой важный момент выступления г. Ивановича ― его оценка литературы за рубежом. Для него зарубежная [[литература]] мертва. Здесь ― пусто, [[гроб]], «[[труп]]ом пахнет». Неизбежность такой оценки становится ясной, когда г. Иванович разсказывает о своем взгляде на проблему творчества русскаго писателя заграницей. Для него творческия возможности писателя непосредственно связаны с тем запасом, или ― как он говорит ― зарядом творческой энергии, который вывезен из [[Россия|России]]. Но писатели пишут и заряд этот слабеет, уменьшается. Очевидно, в один невеселый день истощится у зарубежных писателей запас вывезенных сарафанов и петушков и тогда мы от них не дождемся больше ни одной строки. Положение-же молодых писателей совсем безрадостное: они вывезти ничего не успели. Этот взгляд на зарубежныя вещи, к сожалению, довольно распространен. Вот и выходит, что литература здесь мертва, но это не помешало ей дать нам тридцать увесистых книг «[[:w:Современные записки|Современых Записок]]». Русских писателей за рубежом питает вывезенный ими из России и все тающий творческий заряд, как [[верблюд]]а его горб, но это не помешало им написать здесь замечательныя книги, свидетельствующия о новых этапах их творчества. Здесь ― гроб, но ― несмотря на неправдоподобно-тяжелыя условия литературной работы, уже услышаны голоса молодых. В чем-же дело? Не в том-ли, что кроме запаса [[берёза|березок]] и [[кукушка|кукушек]], который ― действительно, ― в известной, мере, истощается, русские писатели вывезли из России еще кое-что, что не только не растрачивается, но ― наоборот ― крепнет, обогащается, ширится, растет. Русские писатели заблаговременно и предусмотрительно вывезли из России [[душа|душу]]. В заключение, позвольте мне выразить уверенность, что близко время, когда всем будет ясно, что столица русской литературы не [[Москва]], а [[Париж]].<ref>''Довид Кнут''. Зеленая лампа. Беседа III. Продолжение прений по докладу [[Зинаида Николаевна Гиппиус|З.Н.Гиппиус]]: «Русская литература в изгнании». — Париж: «Новый корабль», № 2, 1928 г.</ref>|Автор=Довид Кнут, по поводу доклада [[Зинаида Николаевна Гиппиус|З.Н.Гиппиус]]: «Русская литература в изгнании», 1927}}
 
== Цитаты о Довиде Кнуте ==
Строка 100 ⟶ 103 :
{{Q|Довид Кнут — это еврейско-русский поэт русской эмиграции; не просто русский поэт еврейского происхождения или еврей, пишущий русские стихи, а поэт, сознательно построивший себя как поэт еврейско-русский.<ref>''Хазан В. И.'' «Моим дыханьем мир мой жив» : (К реконструкции биографии Ариадны Скрябиной) // Особенный еврейско-русский воздух : К проблематике и поэтике русско-еврейского литературного диалога в XX веке. — Иерусалим : Гешарим ; М. : Мосты культуры, 2001. — С. 239—261. — (Прошлый век).</ref>|Автор=Владимир Хазан, 1970-е}}
 
{{Q|Однажды в «Хамелеоне» появился юноша с лицом [[олива|оливкового]] цвета, с черными как смоль вьющимися волосами ― настоящий [[цыган]]енок. Это был Довид Кнут. В первый же вечер он поднялся на невысокую эстраду и начал читать стихи из книги, странно озаглавленной «Моих тысячелетий», ― стихи о [[Бессарабия|бессарабских]] степях, о кочующих таборах цыган, о звенящих песках [[пустыня|пустыни]] и о женщине, имя которой было ― Сара. Поздно [[ночь]]ю мы вышли втроем: Довид, я и эта Сара, смуглая красавица с библейским лицом. Мы шли без цели, через спящий, всегда немного загадочный ночной [[Париж]], любовались гирляндами уличных фонарей, и где-то, на берегу [[Сена|Сены]], Довид снова начал читать стихи... <...> Довид Кнут считался уже известным [[поэт]]ом, о стихах его было написано немало хвалебных рецензий, а он занимался тем, что с утра до вечера развозил по городу на «трипортере», трехколесном [[велосипед]]е, какие-то товары, и этим зарабатывал на пропитание. Потом стало трудно, не хватило сил, и он поступил в мастерскую, красил шелковые шарфы-пушуары… В стихотворении «Благодарность» Кнут говорил о своей «дороге скудной», но это не так или относилось только к бытовой стороне его жизни, а по-настоящему [[душа]] его «рвалась и клокотала». Он любил жизнь во всех ее проявлениях, но больше всего любил [[поэзия|Поэзию]] ― именно с большой буквы. стихах Довида Кнута странно переплетались два мира: мир [[русские|русский]] и мир [[евреи|еврейский]], и всегда, постоянно, в душе поэта звучали эти две основные темы ― русская всечеловечность и голоса еврейских [[пророк]]ов, и обе эти темы как-то незаметно сливались. «Особенный, еврейско-русский воздух… Блажен, кто им когда-либо дышал». <ref name="Седых">''[[:w:Андрей Седых|Андрей Седых]]''. «Далёкие, близкие. Воспоминания». — М.: Захаров, 2003 г.</ref>|Автор=[[:w:Андрей Седых|Андрей Седых]], «Далёкие, близкие. Воспоминания», 1979}}
 
== Источники ==