Фёдор Кузьмич Сологуб: различия между версиями

[непроверенная версия][непроверенная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
уже после смерти чеботаревской
из того самого рассказа (Помнишь, не забудешь)
Строка 38:
Когда Курков скрылся в переулке, Игумнов опять приблизился к гранитной ограде и, содрогаясь от холодного ужаса, мешкотно и неловко стал перелезать через нее.
Никого не было вблизи.<ref>Сологуб Ф. «Свет и тени»: Избранная проза. (сост. и коммент. Б.И.Саченко; предисл. О.Н.Михайлова). — Минск.: Мастацкая лiтаратура, 1988., 383 стр.</ref>|Автор= из рассказа «Улыбка», 1909}}
 
{{Q|Кто же это? Неужели чужая?
Иринушка, это ты?
Тихо отвечает она, прильнувшая к его груди, отдавшаяся его объятьям:
— Это — я. Разве ты не узнал меня, приходящую тайно в полуночи? Ты зовешь меня второю женою, ты любишь меня, не зная, кто я, ты называешь меня, как называли меня дома, бедным, чужим именем, Наташею. Но узнай, узнай в эту святую ночь, что я — я, что я — твоя, что я — та, которую ты не забыл, которую ты зовешь, Ирина твоя, вечная твоя спутница, вечно с тобою. Похоронил ты бедное тело маленькой твоей Иринушки, но [[любовь]] ее сильнее [[смерть|смерти]], и душа ее жаждет счастья, и жизни хочет, и расторгает оковы тления, и во мне живет. Узнай меня, целуй меня, люби меня.
Радостно обнял Николай Алексеевич свою вторую жену, и смотрел в ее глаза, и узнавал в них Иринушкин привет, — и лобзал ее губы, и узнавал в них ласку, негу и зной Иринушкиных уст, жаждущих счастья, жизни и любви.
Николай Алексеевич повторял, плача от [[счастье|счастья]], сладчайшего всех земных утех:
— Милая, ты помнишь? Ты не забудешь, милая?
А она ему отвечала:
— Коля, милый, у тебя совсем расстроены [[нервы]]. Я же тебе говорила, что не надо так много работать. Прими [[бром]]у.|Автор=из рассказа «Помнишь, не забудешь», 1912}}
 
 
{{Q|Подобно тому, как в природе кое-где встречаются места безнадежно унылые, как иногда восходят на земных просторах растения безуханные, не радующие глаз, ― так и среди людских существований бывают такие, которые как бы заранее обречены кем-то недобрым и враждебным человеку на [[тоска|тоску]] и на печаль бытия. Будет ли виною тому какой-нибудь телесный недостаток, иногда совершенно незаметный для света, да зачастую забываемый и самим обладателем этого недостатка, плохое [[зрение]], слабые [[легкие]], маленькая неправильность в строении какого-нибудь органа, или что-нибудь иное, ― или слишком нежная, слишком восприимчивая ко всем впечатлениям душа с самого начала своего сознательного бытия поражена была почти смертельно какими-нибудь безобразными, грубыми выходками жизни, ― как бы то ни было, вся жизнь таких людей является сплошною цепью томлений, иногда с трудом скрываемых. Кто из людей, знающих свет, не встречал таких людей, и кто не удивлялся их странной, капризной неуравновешенности! Такою обреченною всегда томиться душою обладал некий петербуржец, Алексей Григорьевич Курганов.<ref>''[[:w:Сологуб, Фёдор Кузьмич|Ф.К.Сологуб]]''. Избранная проза. ― М.: Центурион, Интерпакс, 1992 г.</ref>|Автор=из рассказа «Звериный быт», 1912}}