На Западном фронте без перемен: различия между версиями

{{Q|Ни для кого на свете земля не означает так много, как для солдата. В те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая её в своих объятиях, когда под огнемогнём страх смерти заставляет его глубоко зарываться в неё лицом и всем своим телом, она его единственный друг, его брат, его мать. Ей, безмолвной надёжной заступнице, стоном и криком поверяет он свой страх и свою боль, и она принимает их и снова отпускает его на десять секунд, — десять секунд перебежки, ещё десять секунд жизни, — и опять подхватывает его, чтобы укрыть, порой навсегда.|Оригинал=}}

{{Q|Война сделала нас никчёмными людьми. Мы больше не молодежьмолодёжь. Мы уже не собираемся брать жизнь с бою. Мы беглецы. Мы бежим от самих себя. От своей жизни. Нам было восемнадцать лет, и мы только ещеещё начинали любить мир и жизнь; нам пришлось стрелять по ним. Первый же разорвавшийся снаряд попал в наше сердце. Мы отрезаны от разумной деятельности, от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в войну.|Оригинал=}}

— Вот житуха-то будет, забодай меня комар! — говорит Хайе, и лицо его оттаивает. — Тогда я подобрал бы себе крепкую бабенкубабёнку, этакого, знаете ли, драгуна в юбке, чтоб было бы за что подержаться, и без долгих разговоров — в постельку. Нет, вы только подумайте, настоящая перина, да ещеещё на пружинном матраце! Эх, ребята, да я целую неделю и штанов бы не надевал!|Оригинал=}}

{{Q|Фронт — это клетка, и тому, кто в неё попал, приходится, напрягая нервы, ждать, что с ним будет дальше. Мы сидим за решеткойрешёткой, прутья которой — траектории снарядов; мы живемживём в напряженном ожидании неведомого. Мы отданы во власть случая.|Оригинал=}}

{{Q|... мы просто чувствовали, что мы одно целое со всеми вещами и событиями, составляющими фон нашего бытия, испытывали чувство братской близости к ним, чувство, которое выделяло нас как одно поколение, так что мир наших родителей всегда казался нам немного непонятным. Мы так нежно и самозабвенно любили всевсё окружающее, и каждая мелочь была для нас ступенькой, ведущей в бесконечность. Быть может, то была привилегия молодости — нам казалось, что в мире нет никаких перегородок, мы не допускали мысли о том, что всевсё имеет свой конец.|Оригинал=}}

Эта тишина — причина того, чтобы образы прошлого пробуждают не столько желания, сколько печаль, безмерную, неуемнуюнеуёмную тоску. Оно было, но больше не вернется. Оно ушло, стало другим миром, с которым для нас всё покончено.|Оригинал=}}

Навстречу утру бредетбредёт лишь одна колонна по двое, всего лишь одна коротенькая колонна.

{{Q|Таким образом, у нас сейчас есть всевсё, что составляет счастье солдата: вкусная еда и отдых. Если поразмыслить, это не так уж много. Какие-нибудь два или три года тому назад мы испытывали бы за это глубочайшее презрение к самим себе. Сейчас же мы почти довольны. Ко всему на свете привыкаешь, даже к окопу.|Оригинал=}}

{{Q|Я молод — мне двадцать лет, но всё, что я видел в жизни, — это отчаяние, смерть, страх и сплетение нелепейшего бездумного прозябания с безмерными муками. Я вижу, что кто-то натравливает один народ на другой, и люди убивают друг друга, в безумном ослеплении, покоряясь чужой воле, не ведая, что творят, не зная за собой вины. Я вижу, что лучшие умы человечества изобретают оружие, чтобы продлить этот кошмар, и находят слова, чтобы ещеещё более утонченноутончённо оправдать его. И вместе со мной это видят все люди моего возраста, у нас и у них, во всемвсём мире, это переживает всевсё наше поколение. Что скажут наши отцы, если мы когда-нибудь поднимемся из могил и предстанем перед ними и потребуем отчетаотчёта? Чего им ждать от нас, если мы доживемдоживём до того дня, когда не будет войны? Долгие годы мы занимались тем, что убивали. Это было нашим призванием, первым призванием в нашей жизни.|Оригинал=}}

{{Q|Предаваться унынию можно лишь до тех пор, пока дела идут ещеещё не совсем скверно.|Оригинал=}}

{{Q|Кажется непостижимым, что к этим изодранным в клочья телам приставлены человеческие лица, ещё живущие обычной, повседневной жизнью. А ведь это только один лазарет, только одно его отделение! Их сотни тысяч в Германии, сотни тысяч во Франции, сотни тысяч в России. Как же бессмысленно всевсё то, что написано, сделано и передумано людьми, если на свете возможны такие вещи! До какой же степени лжива и никчёмна наша тысячелетняя цивилизация, если она даже не смогла предотвратить эти потоки крови, если она допустила, чтобы на свете существовали сотни тысяч таких вот застенков. Лишь в лазарете видишь воочию, что такое война.|Оригинал=}}

{{Q|… война — это нечто вроде опасной болезни, от которой можно умереть, как умирают от рака и туберкулезатуберкулёза, от гриппа и дизентерии. Только смертельный исход наступает гораздо чаще, и смерть приходит в гораздо более разнообразных и страшных обличьях.|Оригинал=}}

{{Q|Наши думы — глина; сменяющие друг друга дни месят её; когда мы на отдыхе, к нам приходят мысли о хорошем, а, когда мы лежим под огнемогнём, они умирают. Внутри у нас все изрыто, как изрыта местность вокруг нас.|Оригинал=}}

— И тогда, — Кат возвышает голос, — солдат и говорит ему: «У меня уже есть деревянная нога, но если вы меня пошлетепошлёте на фронт и мне оторвут голову, я закажу себе деревянную голову и стану врачом». Мы все глубоко удовлетворены этим ответом.|Оригинал=}}

{{Q|Теперь мы вернёмся усталыми, в разладе с собой, опустошеннымиопустошёнными, вырванными из почвы и растерявшими надежды. Мы уже не сможем прижиться.|Оригинал=}}