Искра жизни: различия между версиями

{{Q|— Хандке — не нацист. Он такой же заключённый, как и мы. На воле он, наверное, ни за что не убил бы человека. А здесь это делает, потому что у него есть власть, понимая, что нам бесполезно жаловаться. Его-то прикроют. Он не несетнесёт никакой ответственности. Вот в чем дело. Власть и никакой ответственности — чересчур много власти в чьих-то руках, понимаешь…|Комментарий=VIII|Оригинал=}}

{{Q|Шульте был молодым человеком двадцати трёх лет, с серыми глазами, с правильными чертами лица. Ещё до прихода нацистов к власти он был членом гитлерюгенд. Ему внушили, что есть арийцы и неарийцы, он познакомился с расовыми теориями и партийными догмами, которые стали его религией. Шульте считал себя хорошим сыном, вместе с тем он заявил бы на своего отца, если бы тот был против партии. Партию считал непогрешимой и ничего другого он не знал. Узники лагеря были врагами партии и государства, и поэтому к ним были неприменимы понятия сострадания и человечности. Они были хуже зверей. Когда их убивали, отношение к ним было, как к вредным насекомым. Его нисколько не мучила совесть. Он хорошо спал, и единственное, о чем сожалел, что не попал на фронт из-за порока сердца. Он был надеженнадёжен в дружбе, любил поэзию и музыку и в то же время считал пытку неизбежным средством для получения информации от заключенныхзаключённых, ибо все враги партии лгали. За свою жизнь он убил по приказу шестерых и никогда об этом не задумывался, причемпричём двоих подверг медленной смерти, добиваясь выдачи сообщников. Он был влюблён в дочь советника и писал ей красивые, немножко романтичные письма. В свободное от службы время Шульте любил петь. У него был приятный тенор.|Комментарий=XIII|Оригинал=}}

{{Q|''509-й'': Силу нашего воображения нельзя измерить точными данными. Да и чувства под влиянием цифр не становятся глубже… Их можно измерять лишь в пределах единицы. Казалось бы, единица, — но и еееё вполне хватает, если есть глубина восприятия.|Комментарий=XIV|Оригинал=}}

{{Q|— Как это изволите понимать? — спросил Нойбауэр.
— Что вы имеете в виду? Ясное дело, что они измождены, а как же ещеещё?

{{Q|— Откровенно говоря, — произнеспроизнёс он почти доверительным тоном, — лагеря всевсё ещё сильно отличаются друг от друга. Наши люди выглядят несравненно лучше чем те там, — даже в Малом лагере. Вы не находите?

{{Q|У заключенныхзаключённых не было жалоб. Многие годы отсутствия критики приучили его считать фактом то, во что он сам хотел верить. Поэтому и теперь он ожидал от заключенныхзаключённых, что они увидят в нем того, кого ему хотелось: человека, который в сложных условиях для них делает всевсё, от него зависящее. Ну а что они оставались людьми, он уже давно забыл.|Комментарий=XXI|Оригинал=}}

{{Q|Вебер был кумиром Штейнбреннера. Он испытывал к нему такое же слепое почтение как младенец к индейскому вождю. Он был наслышан о мужестве Вебера в «зальных битвах» тридцать третьего года; он знал, что в двадцать девятом году Вебер был причастен к убийству пяти рабочих-коммунистов и за это отсидел четыре месяца в тюрьме. Рабочих ночью вытащили из постелей и насмерть затоптали на глазах у их родственников. Штейнбреннер слышал также о том, какие жестокие допросы устраивал Вебер о гестапо, как беспощадно он относился к врагам государства. У Штейнбреннера была одна мечта — стать таким, как его кумир. Он вырос с учением партии. Ему исполнилось семь лет, когда национал-социализм пришелпришёл к власти, и Штейнбреннер стал законченным продуктом национал-социалистского воспитания.|Комментарий=XXIII|Оригинал=}}