Акмеизм: различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
→‎Цитаты: смешно
→‎Цитаты: Китайские тени
Строка 20:
{{Q|Может быть, это во многих отношениях и законно, и правильно, но все же создавалось впечатление, что не современник подходит к современному поэту, а ученые археологи измеряют, классифицируют, упаковывают в ящики и отсылают в музеи произведение древнего искусства. Эти опять-таки уносили свои светильники в катакомбы. Распределяли их там по полочкам, чтобы сырость не попортила, чтобы ветер не развеял, чтобы не рассыпались прахом до того далекого времени, когда придет новый ценитель и сможет по осколкам нашего искусства воссоздать нашу жизнь. Из общей линии эстетизма выделился акмеизм. Акме ― вершина, острие. Все поэты, примыкавшие к этому течению, могут быть разделены сообразно с этим двойным значением слова «акме». Одни из них, подобно Гумилеву или Мандельштаму, приняли слово «акме» как слово, обозначающее вершину, ― вершину творчества, стремление к творческому совершенству, к включению в свой сотворенный мир всего мира, видимого с творческой вершины. Для них акмеизм был крайним утверждением эстетизма. Другие поэты, ― главным образом, [[Анна Андреевна Ахматова|Анна Ахматова]], и потом все ее бесчисленные подражатели, ― приняли ближе второе значение «акме», ― острие. Оставаясь такими же эстетами, любовно культивируя отображение всего мира, ― хлыстик, перчатки, каждая мелочь, каждая случайная вещь внимательно ими описывалась, бережно консервировалась, они все же считали психологически неизбежным для себя среди этого мира милых вещей, на самом острие своего произведения, в минуту его творческого разрешения отобразить то жало, которое все время чувствовали в своей душе, которое повышало [[любовь|любовное отношение]] к миру.<ref>''[[Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева|Е.Ю.Кузьмина-Караваева]].'' «Мать Мария». — Собрание сочинений в пяти томах. Том I.</ref>|Автор= [[Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева|Елизавета Скобцова (Кузьмина-Караваева)]], «Последние римляне», 1924}}
 
{{Q|Союз, в сущности, был совершенно неестественный. «[[Европа|Европейца]]» Гумилева и стройную [[теория|теорию]] его акмеизма Городецкий со своим русским жанром дешевого пошиба только компрометировал. Ни стихов Городецкого, ни его статей никто, даже самый неопытный из нас, не принимал всерьез. Но в нем самом было что-то чрезвычайно милое и привлекательное. Таким он и остался.<ref name="Георгий"/> |Автор=[[Георгий Владимирович Иванов|Георгий Иванов]]'', «Китайские тени», 1930}}
{{Q|Знаю только, что именно они, эта ''энглизированная'' человечья икра, снобы по убеждениям и дегустаторы по профессии, олицетворяли в подвале «глас божий», чревовещая под указку обеих предводительствовавших ими кариатид. Именно они выражали общественное мнение «[[:w:Бродячая собака (кафе)|Бродячей Собаки]]», устанавливали пределы еще приличной «левизны», снисходительно соглашаясь переваривать даже Нарбута, но отвергая [[Велимир Хлебников|Хлебникова]] столько же за его словотворчество, сколько за отсутствие складки на брюках. Разумеется, акмеизм ни в какой мере не ответственен за это, но факт остается фактом: атмосфера наибольшего благоприятствования, окружавшая его в подвале на Михайловской площади, была создана не кем иным, как этой хлыщеватой молодежью.<ref>''[[:w:Лившиц, Бенедикт Константинович|Б.Лившиц]]''. «Полутороглазый стрелец». — Л.: Советский писатель, 1989 г.</ref>|Автор=[[:w:Лившиц, Бенедикт Константинович|Бенедикт Лившиц]], «Полутораглазый стрелец», 1933}}
 
{{Q|Мы распивали вино. [[Вячеслав Иванович Иванов|Вячеслав]] раз, помигивая, предложил сочинить Гумилеву платформу: «Вы вот нападаете на [[символизм|символистов]], а собственной твердой позиции нет! Ну, [[Андрей Белый|Борис]], Николаю Степановичу сочини-ка позицию…» С шутки начав, предложил Гумилеву я создать «адамизм»; и пародийно стал развивать сочиняемую мной позицию; а Вячеслав, подхвативши, расписывал; выскочило откуда-то мимолетное слово «акмэ», острие: «Вы, Адамы, должны быть заостренными». Гумилев, не теряя бесстрастия, сказал, положив нога на ногу:
― Вот и прекрасно: вы мне сочинили позицию ― против себя: покажу уже вам «акмеизм»!
Так он стал акмеистом; и так начинался с игры разговор о «конце символизма». [[Вячеслав Иванович Иванов|Ива́нов]] трепал Гумилева; но очень любил; и всегда защищал в человеческом смысле, доказывая благородство свое в отношении к [[идея|идейным]] противникам; все-таки он ― удивительный, великолепнейший, [[Доброта|добрый]], незлобивый. Сколько мне одному напростил он! <ref name="Начало">''[[Андрей Белый]]''. «Начало века». — М.: Художественная литература, 1990 г.</ref>|Автор= [[Андрей Белый]], «Начало века», 1930}}
 
{{Q|Знаю только, что именно они, эта ''энглизированная'' человечья икра, снобы по убеждениям и дегустаторы по профессии, олицетворяли в подвале «глас божий», чревовещая под указку обеих предводительствовавших ими кариатид. Именно они выражали общественное мнение «[[:w:Бродячая собака (кафе)|Бродячей Собаки]]», устанавливали пределы еще приличной «левизны», снисходительно соглашаясь переваривать даже Нарбута, но отвергая [[Велимир Хлебников|Хлебникова]] столько же за его словотворчество, сколько за отсутствие складки на брюках. Разумеется, акмеизм ни в какой мере не ответственен за это, но факт остается фактом: атмосфера наибольшего благоприятствования, окружавшая его в подвале на Михайловской площади, была создана не кем иным, как этой хлыщеватой молодежью.<ref>''[[:w:Лившиц, Бенедикт Константинович|Б.Лившиц]]''. «Полутороглазый стрелец». — Л.: Советский писатель, 1989 г.</ref>|Автор=[[:w:Лившиц, Бенедикт Константинович|Бенедикт Лившиц]], «Полутораглазый стрелец», 1933}}
 
{{Q|Однако до последних дней [[символизм]] не мог размежеваться с [[аллегория|аллегоризмом]], беря критерием различия, в сущности, только художественное совершенство. Символизм мог существовать только в обстановке болота политической жизни. Тесно связанный с ростом буржуазии как класса и являясь ее зеркалом (и лишь отчасти — дворянства), он зависел от буржуазии. Но кратковременной победительнице нужен был уже не туманный символизм, а еще более буржуазный [[милитаризм|милитаристический]] акмеизм. Литературная фаворитка была отставлена. При первом же ветерке революции сама идея символизма пропала, как пропадает фата-моргана. Король оказался голый.<ref>''[[W:Шершеневич, Вадим Габриелевич|В.Г.Шершеневич]]''. «Мой век, мои друзья и подруги». — М.: Московский рабочий, 1990 г.</ref>|Автор= [[W:Шершеневич, Вадим Габриелевич|Вадим Шершеневич]], «Великолепный очевидец», 1936}}