Виктор Петрович Астафьев: различия между версиями
| [досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Khanaon (обсуждение | вклад) м прокляты и убиты год 1995 |
Khanaon (обсуждение | вклад) →Цитаты: скоро пора ещё отделять статьи: Обертон... Ясным ли днём |
||
Строка 6:
== Цитаты ==
{{Q|Он мял в руках [[сено]], нюхал. И [[взгляд]] его оживлялся. Сено, видать, он уже чуял по [[запах]]у. На покосах свежо зеленела отава, блекло цвели [[погремок|погремки]] и кое-где розовели бледные шишечки позднего [[клевер]]а. [[Небо]], отбелённое по краям, было тихое, ясное, неназойливо голубело. Предчувствие заморозков угадывалось в этой призрачной тишине.<ref name="Совет">''В. Астафьев'' в книге: Советский рассказ (сост. И.Н. Крамов). Том 2. — М.: «Художественная литература», 1975 г.</ref>|Автор=«Ясным ли днём», 1967}}
{{Q|Он ещё не всё узнавал и слышал, говорил, заикаясь. Вёл он себя так, что, не будь Паня предупреждена [[врач]]ами, посчитала бы его [[сумасшествие|рехнувшимся]]. Увидел в зарослях опушки [[бодяк|бодяг]], колючий, нахально цветущий, ― не вспомнил, огорчился. [[Ястребинка|Ястребинку]], [[козлобородник]], бородавник, пуговичник, [[крестовник]], яковку, [[череда|череду]] тоже не вспомнил. Все они, видать, в его нынешней [[память|памяти]] походили друг на дружку, потому как цвели жёлтенько.
― [[Кульбаба]]! Кульбаба! ― заблажил он и ринулся на костылях в чащу, запутался, упал. Лёжа на брюхе, сорвал худой, сорный [[цветок]], нюхать его взялся.
― Кульбаба! Узнал? ― подтвердила Паня и сняла с лица его паутину. Он ещё не слышал [[паутина|паутины]] на лице. Остановился возле [[рябина|рябины]] и долго смотрел на неё, соображая. Розетки на месте, а ягод нету?
― Птички, птички склевали.
― П-п-птички! ― просиял он. ― [[рябчик|Ры-рябчики]]?<ref name="Совет" />|Автор=«Ясным ли днём», 1967}}
{{Q|Выродок из выродков, вылупившийся из семьи чужеродных шляпников и цареубийц, до второго распятия [[Бог]]а и детоубийства дошедший, будучи наказан Господом за тяжкие [[грех]]и [[бесплодие]]м, мстя за это всему миру, принёс бесплодие самой рожалой земле русской, погасил смиренность в [[сознание|сознании]] самого добродушного [[народ]]а, оставив за собой тучи болтливых лодырей, не понимающих, что такое труд, что за ценность каждая человеческая жизнь, что за бесценное создание [[хлеб]]ное поле.<ref>[http://fantlab.ru/work109002 Прокляты и убиты М.: Эксмо, 2002 г. Серия: Красная книга русской прозы Тираж: 4000 экз. + 12000 экз. (доп.тираж) ISBN: 5-04-009706-9, 5-699-12053-Х, 978-5-699-12053-6], стр. 243.</ref>|Автор=«[[Прокляты и убиты]]», 1995}}
Строка 13 ⟶ 19 :
{{Q|На кисло-зелёной воде {{comment|ставка́|Ставок — диалектное название пруда}} густо напрела куга, [[осока]] и [[стрелолист]], объеденные [[скот]]ом до корней, ― [[коровы]] забредали по пузо в воду и вырывали [[водоросли]], сонно жевали их, выдувая ноздрями пузыри, обхлестывая себя грязными хвостами. Тамара, разгребши ряску и гниющие водоросли, стирала с [[мыло]]м и полоскала халаты, свой и Сонин, затем, скинув с себя верхнее, оставшись в [[бюстгальтер]]е и [[трусы|трусах]] ― если это изделие, сработанное из байки и мешковины, можно назвать трусами, ― стояла какое-то время, схватившись за плечи, и, вдруг взвизгнув, бежала в мутную, [[ряска|ряской]] не затянутую глубь, с маху падала на воду. Чёрным [[утёнок|утёнком]], быстро, легко, не поднимая брызг, плыла она, рассекая кашу водяной чумы, свисающей с высунувшихся, нарастивших островок подле себя обгорелых коряжин и обглоданных комков водорослей, пытающихся расти по другому разу. ― Бр-р-р-р! ― стоя на мели в воде, обирая с себя ряску, отфыркивалась Тамара и принималась водить по неровному костлявому телу обмылком, ругательски ругала при этом пруд, [[Украина|Украину]], нахваливала [[архангельск]]ую местность.<ref name="Обертон" />|Автор=«Обертон», 1996}}
{{Q|К дороге ластились, клонились отяжелевшие [[овёс|овсы]]. Приветливо желтели ясные полевые цветы [[осень|осени]]: куль-баба, [[яснотка]], [[ястребинка]]. Сквозь замохнатевший [[осот]] на волю выбрался упрямый [[цикорий]]. В проплешинах овсов небесно сияли мелкие [[василёк|васильки]], если мы задевали сапогами межи, в глуби их начинали потрескивать и порскать чёрными семенами дикие [[мак]]и.<ref name="Обертон" />|Автор=«Обертон», 1996}}
{{Q|Ещё и румянец цветёт на взгорках меж стариц и проток, перехваченных зеленеющим поясом обережья, сплошь заросшие озерины, убаюканные толщей плотно сплетающейся водяной травы, не оголились до мёртво синеющего дна, ещё и [[берёза|берёзки]], и [[осины]] не оголились до боязливой наготы, не пригнули [[стыд]]ливо колен, не упрятали в снегах свой в вечность уходящий юношеский возраст, ещё и любовно, оплёснутые их живительной водой, багряно горят [[голубика|голубичником]] холмики , сплошь похожие на молодые женские груди, в середине ярко горящие сосцами, налитые [[рубин]]овым соком [[рябина|рябин]], ещё топорщится по всем болотинам яростный [[багульник]], меж ним там и сям осклизло стекает на [[белый мох]] запоздалая [[морошка]] и только-только с одного боку закраснелая [[брусника]] и [[клюква]], но лету конец. Конец, конец ― напоминают низко проплывающие, пока ещё разрозненные облака; конец, конец ― извещают [[птицы]], ворохами взмывающие с кормных озер, и кто-то, увидев [[лебедь|лебедей]] и [[гусь|гусей]], крикнул об этом; конец, конец ― нашептывает застрявший в углах и заостровках большого озера туман, так и не успевший пасть до полудни, лишь легкой кисеей или зябким бусом приникший к берегам.<ref>''Виктор Астафьев'', Рассказы, «Новый Мир», 2001, №7</ref>|Автор=Рассказы, 1990-е}}
| |||