Илья Григорьевич Эренбург: различия между версиями
| [досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Khanaon (обсуждение | вклад) →Поэтические: начало совсем не эренбурговское |
Khanaon (обсуждение | вклад) «Люди, годы, жизнь» |
||
Строка 28:
{{Q|Хочу [[море|моря]] ― [[Бретань]]! Хочу гор ― [[Савойя]]! Хочу [[солнце|солнца]] ― [[Ницца]]! |Комментарий=«Необычайные похождения Хулио Хуренито»}}
== Поэзия ==
{{Q|Я понял, отчего Вы смотрите [[нежность|нежнее]],
Когда уходит ночь в далёких кружевах,
Строка 48:
Как [[репа]] гол, разут, раздет ―
Того ты упокой навек!<ref name="Академический"/>|Автор=«Рондо», 1956}}
== Проза ==
{{Q|Львов был мелким почтовым служащим, жил на казённой квартире на Мясницкой; он думал, что его дочки спокойно выйдут [[замужество|замуж]], а дочки предпочли подполье. [[Надежда Григорьевна Львова|Надя Львова]] была на полгода моложе меня, когда её [[арест]]овали, ей ещё не было семнадцати лет, и согласно [[закон]]у её вскоре выпустили до [[суд]]ебного разбирательства на поруки [[отец|отца]]. Она ответила [[жандарм]]скому [[полковник]]у: «Если вы меня выпустите, я буду продолжать моё [[дело]]». Надя любила стихи, пробовала читать мне [[Александр Блок|Блока]], [[Константин Бальмонт|Бальмонта]], [[Валерий Брюсов|Брюсова]]. А я [[страх|боялся]] всего, что может раздвоить [[человек]]а: меня тянуло к [[искусство|искусству]], и я его ненавидел. Я издевался над [[увлечение]]м Нади, говорил, что стихи — вздор, «нужно взять себя в руки». Несмотря на любовь к поэзии, она прекрасно выполняла все поручения подпольной организации. Это была милая девушка, [[скромность|скромная]], с [[наивность|наивными]] глазами и с гладко зачёсанными назад русыми волосами. Старшая [[сестра]], Маруся, относилась к ней с уважением. Училась Надя в Елизаветинской гимназии, в шестнадцать лет перешла в восьмой класс и кончила гимназию с золотой медалью. Я часто думал: вот у кого сильный [[характер]]!..
Мы расстались в конце 1908 года (я видел её перед моим отъездом за границу). Я начал писать стихи в 1909 году, а Надя год спустя. Не знаю, при каких обстоятельствах она познакомилась с [[Валерий Брюсов|В.Я. Брюсовым]]. В 1911 году Валерий Яковлевич посвятил стихотворение Н. Львовой; он писал:
:::''Мой факел старый, просмолённый,''
:::''Окрепший с ветрами в борьбе,''
:::''Когда-то молнией зажжённый,''
:::''Любовно подаю тебе.''
В [[февраль|феврале]] следующего года Надя писала: «Мне всё равно, мне всё равно. Теперь больше, чем когда-либо... Тебя приветствую, моё поражение».
Осенью 1913 года вышли две книги: «Старая сказка» Н. Львовой и «Стихи Нелли» без имени автора, посвящённые Н. Львовой, со вступительным стихотворением Брюсова, который был автором анонимной книги.
Брюсов говорил:
:::''Пора сознаться я — не молод; скоро сорок''...
Наде было на восемнадцать лет меньше. Она писала:
:::''Но, когда я хотела одна уйти домой, —''
:::''Я внезапно заметила, что Вы уже не молоды,''
:::''Что правый висок у вас почти седой, —''
:::''И мне от раскаянья стало холодно.''
Эти строки написаны [[осень]]ю 1913 года, а 24 ноября Надя покончила жизнь [[самоубийство]]м. Она переводила стихи [[w:Лафорг, Жюль|Жюля Лафорга]], который писал о невыносимой скуке воскресных дней; в одном из его стихотворений школьница неизвестно почему бросается с набережной в реку. Брюсов часто говорил о самоубийстве, над одним из своих стихотворений он поставил как эпиграф [[Фёдор Тютчев|тютчевские]] слова:
:::''И кто в избытке ощущений,''
:::''Когда кипит и стынет кровь,''
:::''Не ведал ваших искушений —''
:::''Самоубийство и Любовь!''
А Надя застрелилась... В предисловии к посмертному, дополненному изданию «Старой сказки» я прочитал: «В жизни Львовой не было значительных внешних событий». [[Бог]] ты мой, сколько же должно быть событий в жизни человека? В пятнадцать лет Надя стала подпольщицей, в шестнадцать её арестовали, в девятнадцать она начала писать стихи, а в двадцать два года застрелилась. Кажется, хватит...
На её могиле (похоронили её в Марьиной роще) вырезана строка из [[Данте Алигьери|Данте]]:
:::''[[Любовь]], которая ведёт нас к [[смерть|смерти]].''
Но я сейчас думаю не о Брюсове, а о Наде: что-то меня до сих пор волнует в её [[судьба|судьбе]], есть близость, которая заставила меня теперь выделить [[рассказ]] о ней в отдельную главу. Да, конечно, она застрелилась, считая, что привела её к смерти любовь, — об этом говорят все её посмертно опубликованные стихи. Но, может быть, именно стихи привели её к смерти?
Человеку очень трудно даётся резкий переход от одного мира к другому. Надя любила Блока, но жила она книгами [[Николай Гаврилович Чернышевский|Чернышевского]], [[Ленин]]а, [[Георгий Валентинович Плеханов|Плеханова]], явками, «провалами», суровым климатом [[революция|революционного]] подполья. Она вдруг оказалась перенесённой в зыбкий климат сонетов, секстин, ассонансов и аллитераций. Дважды в предсмертных стихах она повторяла:
:::''Поверьте, я — только поэтка.''
:::''Ах, разве я женщина? Я только поэтка...''
Может быть, погибла не женщина, столкнувшаяся со сложностями любви, а «только поэтка»?
Когда-то говорили о трудностях иммигранта, приехавшего из насиженной, надышанной [[Европа|Европы]] на пространства Дальнего Запада. Теперь говорят о тяжести [[космонавт]]а в ощущении [[невесомость|невесомости]]. Есть ещё одна [[беда]]: оказаться перенесённым в бесплотный мир [[образ]]ов, слов, [[звук]]ов. Кажется, это узнала Надя Львова, и вспоминая свою раннюю [[молодость]], я слишком хорошо понимаю её поражение. Не выдержала...
Я ещё не был знаком с Валерием Яковлевичем, когда получил от пего письмо, в котором он рассказывал о своих переживаниях после самоубийства Нади. Меня не удивило, что она говорила Брюсову обо мне; но почему знаменитый поэт, к которому я относился, как к мэтру, вздумал объясняться со мной — это осталось для меня [[загадка|загадкой]].<ref>''Эренбург И.Г.'' «Люди, годы, жизнь» ''Книга 1''. Москва, «Советский писатель», 1990 г.</ref>|«Люди, годы, жизнь» <small>[Книга 1]</small>, 1961}}
{{Q|Я был в [[Париж]]е; мы устроили вечер [[память|памяти]] Брюсова. Когда человек умирает, вдруг его видишь по-новому ― во весь рост. Есть у Брюсова прекрасные стихи, которые кажутся живыми и ныне. Может быть, над его [[колыбель]]ю и не было традиционной феи, но даже если он не родился поэтом, он им стал. Он помог десяткам молодых поэтов, которые потом его осуждали, отвергали, ниспровергали. <...> При первой нашей встрече Брюсов заговорил о Наде Львовой ― рана оказалась незажившей. Может быть, я при этом вспомнил предсмертное стихотворение Нади о седом виске Брюсова, но только Валерий Яковлевич показался мне глубоким [[старик]]ом, и в книжку я записал: «Седой, очень старый» (ему тогда было сорок четыре года). Записал я также: «Жизнь у него на втором плане», ― может быть, думал при этом о Наде, может быть, о революции; но уже наверно помнил его слова о том, что «всё в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов».<ref>''Эренбург И.Г.'' «Люди, годы, жизнь» ''Книга 2''. Москва, «Советский писатель», 1990 г.</ref>|Автор=«Люди, годы, жизнь» <small>[Книга 2]</small>, 1962}}
== Примечания ==
{{примечания}}
{{DEFAULTSORT:Эренбург, Илья Григорьевич}}
| |||