Калуга: различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
→‎Калуга в прозе: Антон Чехов, Николай Лесков, Михаил Салтыков-Щедрин
→‎Калуга в прозе: Исаак Бабель, Александра Анненская
Строка 25:
{{Q|И всё это без малейшего [[подзатыльник]]а, без самоничтожнейшей административной затрещины; по одному только [[искренность|искреннему]] убеждению, что пора и нам... тово... тово воно как оно! И я невольным образом восклицаю: «Ах! если бы можно было умереть в Рязани!» Но если хороша Рязань, то не дурна и Калуга. И в ней с большим рвением принимаются за анализирование отечественных нечистот, и в ней [[болезнь|болезненно]] звенит в [[воздух]]е вопрос о женской [[гимназия|гимназии]], и в ней идёт усердная очистка улиц и деятельно освобождаются площади от наслоившегося на них [[навоз]]а. Одним словом, всё шло бы хорошо, если бы, несколько месяцев тому назад, не подпакостили шесть или семь молодых прогрессистов, которые, явясь пообедавши в [[театр]], неизвестно почему вообразили себе, что пришли в баню и начали вести себя ''en consequence''. «Не дурно умереть и в Калуге!»<ref>''[[Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин|Салтыков-Щедрин М.Е.]]'' «История одного города» и др. Москва, «Правда», 1989 г.</ref>|Автор=[[Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин|Михаил Салтыков-Щедрин]], «Сатиры в прозе», 1862}}
 
{{Q|Он вообще не видал своей [[мать|матери]] [[счастье|счастливою]] и [[веселье|весёлою]] со дня переселения на [[озеро]] Четырёх Кантонов. Марья Михайловна постоянно [[грусть|грустила]] между чужими людьми, рвалась на [[родина|родину]] и, покоряясь необходимости, смирялась и [[молиться|молилась]] перед [[икона|образом]] в русской золочёной ризе. Она только один раз была весела и счастлива. Это было вскоре после сорок осьмого года, по случаю приезда к Райнеру одного русского, с которым бедная [[женщина]] ожила, припоминая то белокаменную Москву, то калужские [[лес]]а, живописные чащобы и волнообразные нивы с ленивой Окой.<ref>''[[w:Лесков, Николай Семёнович|Лесков Н.С.]]'' Собрание сочинений в 12 томах, Том 4. Москва, «Правда», 1989 г.</ref>|Автор=[[Николай Семёнович Лесков|Николай Лесков]], «Некуда», 1864}}
 
{{Q|И самому писать тошно, да и [[читатель|читателя]] жалко: за что его, бедного, в [[меланхолия|меланхолию]] вгонять? Рыбкин вздохнул, покачал головой и горько [[улыбка|улыбнулся]]. ― А вот если бы, ― сказал он, ― случилось что-нибудь особенное, этакое, знаешь, зашибательное, что-нибудь мерзейшее, распереподлое, такое, чтоб черти с перепугу передохли, ну, тогда ожил бы я! Прошла бы земля сквозь хвост кометы, что ли, [[Отто фон Бисмарк|Бисмарк]] бы в [[магомет]]анскую [[вера|веру]] перешёл, или [[турки]] Калугу приступом взяли бы... или, знаешь, Нотовича в тайные советники произвели бы... одним словом, что-нибудь зажигательное, [[отчаяние|отчаянное]], ― ах, как бы я зажил тогда! ― Любишь ты широко глядеть, а ты попробуй помельче плавать. Вглядись в былинку, в песчинку, в щёлочку... всюду [[жизнь]], [[драма]], [[трагедия]]! В каждой щепке, в каждой [[свинья|свинье]] драма!<ref>''[[Антон Павлович Чехов|Чехов А.П.]]'' Полное собрание сочинений и писем в 30 томах, Том 4. Рассказы и юморески 1885-1886 гг. Москва, «Наука», 1984 г.</ref>|Автор=[[Антон Павлович Чехов|Антон Чехов]], «Два газетчика», 1886}}
 
{{Q|...Холодность, с какою [[публика]] отнеслась к «[[s:Одиссея (Гомер/Жуковский)|Одиссее]]» [[Василий Андреевич Жуковский|Жуковского]], возмущала [[Николай Васильевич Гоголь|его]], казалась ему признаком отсутствия вкуса, [[ум]]ственного бессилия общества, и он находил, что ему нечего торопиться с окончанием «[[Мёртвые души|Мёртвых душ]]», так как современные ему [[люди]] не годятся в [[читатель|читатели]], не способны ни к чему художественному и спокойному. «Никакие рецензии не в силах засадить нынешнее [[поколение]], обмороченное политическими брожениями, за [[чтение]] светлое и успокаивающее душу». Лето 1849 года [[Николай Васильевич Гоголь|Гоголь]] провёл у [[w:Александра Осиповна Россет|Смирновой]], сначала в деревне, затем в Калуге, где [[w:Смирнов, Николай Михайлович|Н.М. Смирнов]] был губернатором. Там он в первый раз прочёл несколько глав из второго тома «Мёртвых душ». Первые две главы были совершенно отделаны и являлись совсем не в том виде, в каком мы читаем их теперь. [[w:Александра Осиповна Россет|Александра Осиповна]] помнила, что первая глава начиналась торжественным лирическим вступлением, вроде той страницы, какою заканчивается первый том; далее её поразило необыкновенно живое описание чувств Тентетникова после согласия генерала на его [[брак]] с Уленькой, а в последующих семи главах, ещё требовавших, по словам Гоголя, значительной переработки, ей понравился роман светской красавицы, которая провела [[молодость]] при дворе, скучает в провинции и [[влюблённость|влюбляется]] в Платонова, также [[скука|скучающего]] от ничегонеделанья.
В Калуге Гоголь не оставлял своей [[литература|литературной]] работы и всё [[утро]] проводил с пером в руке, запершись у себя во флигеле. Очевидно, творческая способность, на время изменившая ему, отчасти вследствие физических [[страдание|страданий]], отчасти вследствие того болезненного направления, какое приняло его [[религия|религиозное]] [[чувство]], снова вернулась к нему после его [[путешествие|путешествия]] в [[Иерусалим]]. О том, какой живостью и непосредственностью обладало в то время его [[творчество]], можно судить по небольшому [[рассказ]]у князя [[w:Оболенский, Дмитрий Александрович|Д. Оболенского]], ехавшего вместе с ним из Калуги в Москву. Гоголь сильно заботился о портфеле, в котором лежали тетради второго тома «Мёртвых душ», и не успокоился, пока не уложил их в самое безопасное место {{comment|дормеза|Дормез (фр. dormeuse) — старинная дорожная карета, приспособленная для спанья.}}.<ref>''[[w:Анненская, Александра Никитична|Анненская А.Н.]]'' Гоголь. Его жизнь и литературная деятельность. Биографическая библиотека Флорентия Павленкова. Москва, 1895 г.</ref>|Автор=[[Александра Никитична Анненская|Александра Анненская]], «[[Гоголь]]. Его жизнь и литературная деятельность», 1895}}
 
{{Q|― Вот никоим образом не пойму, ― обратился к нам Ларсон, он, видимо, продолжал давнишний [[спор]], ― может, [[товарищ]]и разъяснят мне, как это так выходит, что [[железо]]-бетон оказывается хуже [[берёза|берёзок]] да [[осина|осинок]], а [[дирижабль|дирижабли]] хуже калуцкого [[дерьмо|дерьма]]?.. Лисей повертел головой в ваточном воротнике. Ноги его не доставали до полу, пухлыми пальцами, прижатыми к [[живот]]у, он плёл невидимую сеть. ― Что ты, [[друг]], об Калуге знаешь, ― успокоительно сказал Лисей, ― в Калуге, я тебе скажу, знаменитый народ живёт: великолепный, если желаешь знать, народ... ― [[Водка|Водки]], ― произнёс с полу Коростелёв. Ларсон снова запрокинул поросячью свою голову и резко за[[хохот]]ал. ― Мы-ста да вы-ста, ― пробормотал латыш, придвигая к себе картон, ― авось да небось...<ref>''[[w:Бабель, Исаак Эммануилович|Бабель И.Э.]]'' Конармия. Москва, «Правда», 1990 г.</ref>|Автор=[[Исаак Эммануилович Бабель|Исаак Бабель]], «Иван-да-Марья», 1928}}
 
== Источники ==