Михаил Ларионович Михайлов: различия между версиями
| [досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Khanaon (обсуждение | вклад) →Стихи: эпиграмма |
Khanaon (обсуждение | вклад) →Проза: кукушка прилетела |
||
Строка 66:
{{Q|Вокруг [[стол]]а находилось больше дюжины [[стул]]ьев, и между ними возвышалось одно [[кресло]] довольно древнего [[фасон]]а. На этом кресле восседал сам сановитый хозяин дома, Максим Петрович Желнобобов. Широкий [[халат]] из какой-то азиатской материи с лихим глянцем облекал его низменную и коренастую фигуру. На голове у него красовалась вязаная ермолка с кисточкой вроде [[цветок|цветка]] трилистника. Ермолка эта служила не столько для согревания головы, сколько для скрытия от посторонних [[глаз]] совершенно голого и неприязненно лоснящегося [[череп]]а, в другое время таившегося под [[парик]]ом. Черты [[лицо|лица]] у Максима Петровича, казалось, находились в самых [[вражда|враждебных]] между собою отношениях. Левая бровь никак не хотела стоять наравне с правой и горделиво подымалась дюймом выше; глаза как-то неродственно расходились иногда в своих [[взгляд]]ах на [[вещь|вещи]]; [[нос]] неприязненно и насмешливо смотрел на нижнюю губу, как бы желая клюнуть и уязвить её; нижняя губа, с своей стороны, нимало не унывала и в ущерб своей верхней [[сестра|сестре]], которую, так сказать, совершенно затирала в [[грязь]], [[гордость|гордо]] лезла к носу и показывала вид, что нисколько не [[боязнь|боится]] его угроз. Довольно обширный [[подбородок]] господина Желнобобова, украшенный перелеском сероватых волос, и обнажённая его [[шея]] обрамлялись воротником красной [[рубашка|рубашки]], не кумачной какой-нибудь, а настоящей [[шёлк]]овой, без малейшей примеси [[шерсть|шерсти]] или [[бумага|бумаги]]. На ногах Максима Петровича надеты были красные казанские ичиги, которые ярко сияли новизной, когда владелец их мерно покачивал ножкой.|Автор=из повести «Адам Адамыч», 1851}}
{{Q|Но едва ли не раньше [[ласточка|ласточек]] прилетела [[кукушка]]. Горы были ещё совсем обнажены, когда стал раздаваться откуда-то её однообразный и [[грусть|грустный]] крик. Зачем она прилетела, об этом нечего спрашивать. Для всякого, кому эти горы чужая сторона, понятен голос бездомной птицы. Не уставая, звучит он и по утрам, и среди дня, и вечером, и тёмною ночью смолкает ненадолго, — всё одно и одно повторяет, точно зовёт куда! А куда и звать ей, как не на волю? Чем дольше прислушиваешься к этому зову, тем больше [[тревога|тревоги]] и тоски проникает в одинокое, ноющее от горя и злобы [[сердце]]. Я припоминаю какую-то [[песня|песню]] о том, как ведут наказывать молодого рекрута за то, что он бежал с часов, и он говорит: «Братцы, не я [[вина|виноват]] — это птица виновата, она всё кричала и звала меня в родимую сторону». Эта птица была, конечно, кукушка. Какая другая не устанет тянуть вас за сердце так упорно, так неотвязно? Припомнившаяся мне песня — не русская. Но и у нас кукушка играет такую же роль соблазнительницы для тех, кто тоскует в неволе. Невозможность ослушаться этого настойчивого призыва кукушки придала ей во мнении [[русские|русского человека]] не мистический характер, как думали в средние века, а [[генерал]]ьский чин. Быть в бегах — у [[солдат]]а называется состоять на вестях у генерала Кукушкина. Ссыльные, которых выманивает из [[тюрьма|тюрем]] весенняя кукушка, не придают ей никаких метафорических названий; но представление её неразрывно связывается у них с представлением о побеге, и каждый верит, что в голосе этой птицы есть какие-то волшебные чары. И точно, чары в нём есть, — это чары [[весна|весны]], от которых хочется больше, чем когда-нибудь, дышать свежестью поля, прохладою леса, простором [[степь|степи]]. А голос кукушки — первая весть о весне. Тусклые тюремные окошки перестали покрываться толстою корою льда, в котором алмазными искрами зажигалось на несколько минут [[зима|зимнее]] солнце, но зато сквозь оттаявшие стёкла виднее зубчатые железные решётки. По ночам кандалы не стынут на ногах и ноги не зябнут, но железо их стало как будто ещё тяжелее и несноснее. Толстые па́ли, стоящие вокруг тюрьмы сплошною стеной, не пускают ростков, когда и на арестантском дворе начинает зеленеть трава. Они ещё досаднее загораживают простор, чем это было зимою. А кукушка зовёт и зовёт откуда-то издали, напоминая о глухих зелёных тропинках, вьющихся по горным ущельям, о тёмных лесных чащах, о журчанье вольных, рек и ручьёв. Как же не назвать этого голоса волшебным?!|Автор=«Сибирские очерки», 1864}}
== Источники ==
| |||