Фантастика и футурология: различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Новая страница: ««'''Фантастика и футурология'''» ({{lang-pl|Fantastyka i futurologia}}) — монография Станислав Лем|Станис…»
 
Строка 87:
 
===Метафантастическое окончание===
{{Q|В литературе широко распространено предчувствие того, что будто бы все «крупные», «оригинальные» модели повествования уже (причём давно) изобретены. Это относительно: повествовательные структуры исчерпаны в части исторически познанных условий бытия, однако, создавая новые проблемы, цивилизация как бы походя поставляет литературе новые творческие возможности. Так, например, нашему времени присуще падение традиционной структуры этических оценок во всепланетном аспекте, поскольку реализовалась возможность инструментального осуществления «[[СтрашногоСтрашный суд|Страшного суда]]». Этого не понимает писатель, который, приведя в книге на вымершую Землю космических пришельцев, заставляет их задуматься — посреди развалин городов — над тем, «какая же из конфликтовавших сторон была в конфликте права». Ведь о правоте, как изображении «хорошего», то есть справедливого поведения, можно говорить только до тех пор, пока вообще существует некто, способный оценивать происходящее; когда же нависает угроза всеобщей гибели, то дискуссия касательно правоты любой из сторон теряет какой бы то ни было смысл, поскольку единственное, о чём ещё стоит говорить на пороге [[w:Взаимное гарантированное уничтожение|ультимативной катастрофы]], это проблема её недопущения; поэтому всякая «правота» с традиционных позиций «добра» или «зла» превращается в беспредметную пустоту, если она плотно не связана с реализацией единственной программы, ещё не утратившей смысла — программы, по масштабам своим равной самосохранению человечества. Так вот, упомянутый выше писатель, не желая — в псевдореалистическом произведении — впутывать самого Господа Бога в испепеление планеты, насылает на неё «чужих», чтобы те продолжали уже за несуществующих Землян их спор, приведший к катастрофе. Вот вам классический пример инерционности мышления в смысле порабощения её неадекватными структурами повествования.|Оригинал=}}
 
{{Q|Ослабление культурных запретов позволяет литературе даже их фронтально атаковать; то, что сотню лет назад было бы «откровенным святотатством» или выпадом против общественных норм, приобретает теперь статус художественной инновации. Первые попавшиеся элементарные примеры — это описание эмоциональным языком того, что «трезво» изображать нельзя; так возникла «[[w:В исправительной колонии|В исправительной колонии]]» [[Франц Кафка|Кафки]], так же подчас современный прозаический эксперимент рисует половые акты, причём как следствие возникает что-то вроде культурного шока, типичного, например, для многих произведений [[Генри Миллер]]а, в которых («[[Тропик Рака]]», «[[Сексус]]», «[[Нексус (Миллер)|Нексус]]», «[[Плексус]]») любовники описываются in actu словно некая машина с точно называемыми в соответствии с их функциями частями, с сознательной беспощадностью по отношению ко всем социально-эротическим табу этой сферы.|Оригинал=}}