Викицитатник

Повесть о жизни. Начало неведомого века: различия между версиями

Интерактивная навигация по истории
[досмотренная версия][непроверенная версия]
← Предыдущая правкаСледующая правка →
Содержимое удалено Содержимое добавлено
ВизуальныйВики-текст
Нет описания правки
Нет описания правки
Строка 1:
{{wikipedia|о Константине Паустовском}}
 
'''Константин Георгиевич Паустовский''' (19 (31) мая 1892 — 14 июля 1968) — русский советский писатель. Автобиографическая проза [[Константин Георгиевич Паустовский|Константина Паустовского]] рассматривается как одно из высших достижений русской литературы XX века. «Повесть о жизни» состоит из шести книг «Далекие годы», «Беспокойная юность», «Начало неведомого века», «Время больших ожиданий», «Бросок на юг» и «Книги скитаний».
 
== История создания ==
 
Замысел автобиографической повести возник у Паустовского в середине 30-х годов. Тогда он написал краткий очерк «О себе» для журнала «Детская литература»<ref>Константин Паустовский. О себе // Детская литература. - 1937. - № 22.</ref>, в котором был обширный абзац об одесском периоде жизни как бы в конспективной форме излагающий содержание будущих книг «Начало неведомого века» и «Время больших ожиданий»:
<blockquote>Пришла революция, газетная работа и новые скитания, вызванные гражданской войной. Киев, Полесье, бои с бандами, Одесса – ее пустой порт, ее пустые в то время улицы, где буйно разрасталась акация, работа в газете «Моряк». Это была необыкновенная газета. В ней было около ста сотрудников – писателей, поэтов, художников, лоцманов, матросов, капитанов и грузчиков. Гонорар платили хлебом и табаком. Крепкий черноморский смех гремел в редакции с утра до ночи. Был голод, но люди смеялись, – будущее шумело вокруг, каждый день был талантлив и свеж Багрицкий приносил в редакцию свои стихи и пел их своим хриплым взволнованным голосом.
В Одессе я впервые начал писать. Тогда в Одессе начали писать Бабель и Катаев, Ильф и Олеша, Багрицкий и Гехт. Я никогда не забуду работу Бабеля над словом. Я наблюдал ее и понял, что каждое слово заключает в себе великие опасности и вместе с тем великие возможности для писателя. Для точного владения словом нужен беспощадный вкус, строгость.
Из Одессы я уехал на юг на старом пароходе, груженном минами. Девять дней нас мотало в открытом море ледяным штормом. Мы погибали и взывали о помощи по радио, но никто не мог нам помочь – весь флот был уведен белыми за границу.</blockquote>
 
Различные части «Повести о жизни» публиковались в журнальных вариантах по мере написания. Была впервые полностью опубликована Гослитиздатом в 1962 году в двух томах в составе шести книг: «Далекие годы», «Беспокойная юность», «Начало неведомого века», «Время больших ожиданий», «Бросок на юг» и «Книги скитаний».
 
== Летопись переломной эпохи ==
 
Бежавший воиз времяКиева гражданскойв войныОдессу изв Москвуноябре 1919 года, чтобы избежать призыва в Одессунаступавшую на Москву деникинскую армию, Паустовский не только стал очевидцем борьбы за власть между различными политическимим силами на югеЮге бывшей Российской империи, но и воочию наблюдал процессы дегуманизации и распада общества в ходе крушения векового социального уклада жизни. Исследователи охарактеризуют этот непростой период в истории Одессы, когда власть в течение одного месяца могла поменяться несколько раз, следующим образом:
<blockquote>Каждая власть, что после февраля 17-го приходила в Одессу, обещала новую жизнь, лучше и чище предыдущей, но на деле в городе становилось все хуже и хуже… Закрывались театры и магазины, останавливались заводы и электростанция, в одесских кухнях забывали о мясе и масле… Озверение, борьба за жизнь, нетерпимость приводили не только к гибели тысяч людей, но и к обесцениванию таких базовых понятий как гуманизм, честь, культура. Банальный «человек с ружьем» вершил суд истории и карал за убеждения и происхождение, за прошлую карьеру и исчезнувшие богатства, за национальность и родственные связи…<ref>Файтельберг-Бланк В., Савченко В. Одесса в эпоху войн и революций. 1914—1920. — Одесса: Оптимум. 2008. [http://memory.od.ua/books/odessa%20revolution.pdf]</ref></blockquote>.
 
КнигаЧасть четвертаятретьей книги «ПовестиНачало оневедомого жизнивека» и полностью четвертая - «Время больших ожиданий» начинаетрассказывают повествованиеоб сисходе времениБелой начавшегосяармии окончательногои исходаее Белой армиисоюзников из Одессы в конце январяянваре - начале февраля 1920 года и установлении в Одессе советской власти. ОнаОни важнаважны не только с исторической точки зрения как свидетельство очевидца, но и является художественной летописью переломной эпохи. Начиная с решения остаться в Одессе после бегства белогвардейцев, главный герой проходит через череду моральных выборов и духовных исканий. В частности, «Время больших ожиданий» рисует удивительную для нынешнихнынешнего современниковпоколения картину подъемаактивной литературноголитературной творчествадеятельности в голодной и холодной ОдессыОдессе, что возможно было связано с окончанием гражданской войны и вспыхнувшими надеждами на скорое обустройство быта и возврата к нормальной жизни. Яркими мазками Паустовский рисует незабываемые образы поэтов и писателей Одесской литературной школы<ref>Литературная Одесса [http://www.kruk.odessa.ua/wp-content/uploads/book_oz/odess_ru/razdel3.pdf]</ref>, работу в редакции газеты «Моряк».
 
== Одесский период ==
 
При издании «Времени больших ожиданий» отдельной книгой в нее включают одесские фрагменты - главы «О фиринке, водопроводе и мелких опасностях» и «Последняя шрапнель» из книги «Начало неведомого века». Такой подход был рекомендован Вадимом Паустовским - сыном Константина Паустовского, чтобы более полно донести до читателя политическую и общественную атмосферу Одессы описуемого писателем времени. «Время больших ожиданий» была опубликована в 1959 году в журнале «Октябрь», № 3–5. Она состоит из отдельных рассказов, в основном выдерживающих хронологический принцип изложения:
 
Фрагменты глав из книги «Начало неведомого века»
== Структура и содержание ==
* Из главы «О Фиринке, Водопроводе и мелких опасностях»
* Из главы «Последняя шрапнель»
 
Книга «Время больших ожиданий» состоит из отдельных рассказов, в основном выдерживающих хронологический принцип изложения:
* Под знаком Бабеля. Предисловие Вадима Паустовского
* Предки Остапа Бендера
Строка 56 ⟶ 71 :
Я воспринял и запомнил те грозные годы вместе со многими своими сверстниками как великую и неоспоримую надежду.
Эта надежда присутствовала всегда и во всем. Она проникала в сознание, как отблеск солнца сквозь тяжелые тучи зимнего одесского неба. И какой-нибудь замерзший, посыпанный солью мороза стебель лебеды во дворе вдруг освещался неизвестно откуда теплым светом, и в этом освещении уже чувствовалось сияющее приближение весны.}} <br />
 
{{Q|…Тогда в Одессе мной завладела мысль о том, чтобы провести всю жизнь в странствиях, чтобы сколько бы мне ни было отпущено жизни -много или мало, – но прожить ее с ощущением постоянной новизны, чтобы написать об этом много книг со всей силой, на какую я способен, и подарить эти книги, подарить всю землю со всеми ее заманчивыми уголками – юной, но еще не встреченной женщине, чье присутствие превратит мои дни и годы в сплошной поток радости и боли, в счастье сдержанных слез перед красотой мира – того мира, каким он должен быть всегда, но каким редко бывает в действительности.}} <br />
 
{{Q|У маленького, неспокойного и взъерошенного Лифшица была кличка «Яша на колесах». Объяснялась эта кличка необыкновенной походкой Лифшица: он на ходу делал каждой ступней такое же качательное движение, какое, например, совершает пресс-папье, промокая чернила на бумаге. Поэтому казалось, что Яша не идет, а быстро катится. И ботинки у него походили на пресс-папье или на часть колеса, – подметки у них были согнуты выпуклой дугой.}} <br />
 
{{Q|Мода на клятвы часто менялась. Она зависела от многих вещей: от положения на фронте гражданской войны, от стоянки или отсутствия в Константинополе английского дредноута «Сюперб» или от поведения балтийского матросского отряда, который, как говорили, занимал под постой дом мукомола Вайнштейна.
Самой модной была тогда клятва: «Чтоб мне не дойти туда, куда я иду». В этой клятве содержался явный намек на опасность хождения по одесским улицам.}} <br />
 
{{Q|Молодой человек вынул из рукава финку. Я еще не видел таких длинных, красивых и, очевидно, острых, как бритва, финок. Клинок финки висел в воздухе на уровне Яшиного живота.
– Если вас это не затруднит, – сказал молодой человек с финкой, -то выньте из кармана пальто все, что вам нужно, кроме денег. Так! Благодарю вас! Спокойной ночи. Нет, нет, не беспокойтесь, – обернулся он ко мне, – нам хватит и одного пальто. Жадность – мать всех пороков. Идите спокойно, но не оглядывайтесь. С оглядкой, знаете, ничего серьезного не добьешься в жизни.
Мы ушли, даже не очень обескураженные этим случаем.}} <br />
 
{{Q|К нам подошло несколько вооруженных. Это был казачий патруль.
Строка 61 ⟶ 87 :
— Пиндос,— определил он. — Скумбрия с лимончиком! Бери свою липу обратно.
Он отдал мне удостоверение и посветил на Яшу.
— А ты можешь не показывать,— сказал он,— сразу видать, что иерусалимский генерал. Ну ладно. Проходите! Мы сделали несколько шагов...}} <br />
 
{{Q|…Яша вбежал ко мне в комнату. Пришел Назаров. Яша кричал, что белые бегут без единого выстрела, что в порту – паника, что французский крейсер бьет в степь наугад и что нужно немедленно захватить самое необходимое, сложить маленький чемодан и идти в порт. Там уже началась посадка на пароходы.
Строка 67 ⟶ 93 :
– Да, – добавил Назаров. – Жизнь вне России не имеет никакой цены и никакого смысла. А если ваша жизнь, Яша, уж так драгоценна, – не знаю для кого, – так бегите, черт с вами.
– Глупости! – пробормотал Яша и покраснел до того, что на глазах у него выступили слезы. – Все бегут. Это меня засосало. Ну, конечно же, я никуда не уеду.
Решения в то время требовали быстроты. Одна минута колебания могла исковеркать всю жизнь или спасти ее.}} <br />
 
{{Q|Февральский день 1920 года во время пронзительного норда деникинцы бежали из Одессы, послав напоследок в город несколько шрапнелей. Они лопнули в небе с жидким звоном.
Белые оставили после себя опустошенный город. Ветер наваливал около водосточных труб кучи паленой бумаги и засаленных деникинских денег. Их просто выбрасывали. На них нельзя было купить даже одну маслину. Магазины закрылись. Сквозь окна было видно, как толпы рыжих крыс-«пацюков» судорожно обыскивали пыльные прилавки. Базарные площади – все эти Привозы, Толчки и Барахолки – превратились в булыжные пустыни. Только кошки, шатаясь от голода, неуверенно перебегали через эти площади в поисках объедков. Но ни о каких объедках в то время в Одессе не могло быть и речи.
Жалкие остатки продовольствия исчезли мгновенно. Холод закрадывался в сердце при мысли, что в огромном и опустелом портовом городе ничего нельзя достать, кроме водопроводной воды с привкусом ржавчины. Водопровод каким-то чудом еще качал из Днестра тонкую струю этой воды.}} <br />
 
{{Q|Порт был недвижим, как лагуна. Он потерял прямое назначение и превратился в садок для скумбрии и бычков, в излюбленное место престарелых рыболовов.
Молы заросли овсом (от рассыпанного зерна) и пахучей желтой ромашкой. Причальные тумбы покрылись такой слоеной ржавчиной, что на них с трудом можно было прочесть литую надпись. Она сообщала, что тумбы эти изготовлены на одесском судостроительном заводе Беллино – Фендерих.
На широких молах портовые сторожа разводили огороды.}} <br />
 
{{Q|Тогда обозлился Володя Головчинер.
Строка 74 ⟶ 108 :
 
{{Q|В то время почти все деньги носили прозвища. Тысячные ассигнации назывались «кусками», миллионы-»лимонами». Миллиардам присвоили звучное прозвище «лимонардов». …Среди денег, не имеющих хождения, были совершенно фантастические: например, сторублевки, напечатанные на обороте игральных карт. Их выпускал какой-то захолустный город на Украине – не то Чигирин, не то Славута. Были одесские деньги с видом биржи, белогвардейские «колокола» и «ермаки», украинские «карбованцы», сторублевые «яешницы», «шаги» и еще множество всяческих банкнот и «разменных знаков», чья ценность обеспечивалась сомнительным имуществом разных городов – от Крыжополя до Сосницы и от Шполы до Глухова.}} <br />
 
{{Q|Сотни тысяч рублей, которые мы получали под видом заработной платы, целиком уходили на обед в соседней нарпитовской столовой. Там изо дня в день мы съедали две-три ложки ячной каши, сдобренной зеленым, похожим на вазелин веществом. Торелли уверял, что это было оружейное масло.
Кроме того, мы питались горелым хлебом и мидиями.
Хлеб отличался удивительной особенностью: корка и мякиш существовали в нем обособленно. Они образовывали как бы два чуждых друг другу геологических пласта. Между этими пластами находилось пространство, заполненное мутной кисловатой влагой, горьким хлебным квасом.
Были любители, которые высасывали этот сок и утверждали, что он вылечивает опухоли на суставах.
Такие опухоли появились тогда от недоедания и холода. К ним нельзя было прикоснуться без того, чтобы тотчас же не возникала резкая и длинная боль. Кроме того, при каждой попытке помыть руки опухшие места лопались и кровоточили. В холод они сильно болели, а в тепле начинали нестерпимо чесаться.}} <br />
 
{{Q|Я прочел приказ Одесского губисполкома о том, что в целях экспроприации у имущих классов богатств, являющихся отныне народным достоянием, в Одессе объявляется «День мирного восстания».
Строка 89 ⟶ 129 :
– Простите, – вдруг спохватился Изя, – я забыл познакомить вас. Это наш одесский поэт и птицелов Эдуард Багрицкий.
– Вы, как всегда, напутали, Изя, – сказал нарочито хриплым басом Багрицкий. – Следует произносить: «Багратион-Багрицкий, последний потомок княжеского кавказско-польского рода из иудейского колена Дзюба». Пошли купаться на Ланжерон!}} <br />
 
{{Q|В то время Илья Арнольдович Ильф еще не был писателем, а ходил по Одессе в потертой робе, со стремянкой и чинил электричество. С этой стремянкой на плече Ильф напоминал длинного и тощего трубочиста из андерсеновской сказки.
Ильф был монтером. Работал он медленно. Стоя на своей стремянке, поблескивая стеклами пенсне, Ильф зорко следил за всем, что происходило у его ног, в крикливых квартирах и учреждениях.
Очевидно, Ильф видел много смешного, потому что всегда посмеивался про себя, хотя и помалкивал.
Десятки Останов Бендеров, пока еще не описанных и не разоблаченных, прохаживались враскачку мимо Ильфа. Они не обращали на него особого внимания и лишь изредка отпускали остроты по поводу его интеллигентского пенсне и вздернутых брюк. Иногда они все же предлагали Ильфу соляную кислоту (в природе ее в то время давно уже не было) для паяльника или три метра провода, срезанного в синагоге.}} <br />
 
{{Q|Иванов предложил перед заголовком, где у всех газет стояли слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», печатать другой лозунг, совершенно морской: «Пролетарии всех морей, соединяйтесь!».
Строка 141 ⟶ 186 :
Тонкое лицо Шенгели во время схваток с одесскими поэтами бледнело и казалось выточенным из мрамора. Изя говорил, что бюст Шенгели был бы украшением римского Форума.
– Или, может быть, Пантеона? – неуверенно спрашивал он меня, и в глазах его появлялась тревога.
Шенгели был высок, глаза его по-юношески сверкали. Он ходил по Одессе в тропическом пробковом шлеме и босиком. При этих внешних качествах Шенгели обладал эрудицией, писал изысканные стихи, переводил французских поэтов и был человеком, расположенным к людям и воспитанным.|источник}} <br />
 
{{Q|Мне хотелось, чтобы калитка скрипнула, открылась, вышел бы Чехов и спросил, что со мной.
Источник — https://ru.wikiquote.org/wiki/Повесть_о_жизни._Начало_неведомого_века