Юрий Карлович Олеша: различия между версиями

* Очевидно, развивается только ум, касающийся овладения материальным миром,  — техника, наука. Ум, касающийся овладения самим собой, не изменяется.

*: … считать себя счастливым оттого, что не бил зверей по голове  — это необычно, это может открыть нам в нас только поэт.

* Какую первую книгу я прочел? Пожалуй, это была кногакнига на польском языке  — «Басне людове» («Народные сказания»)? Я помню, как пахла эта книга… как расслоился угол картонного переплета, как лиловели и зеленели мантии седых королей, как повисали на горностаях черные хвосты…

* Я знаю два определения неизмеримости вселенной  — художественных, доступных любому воображению: одно принадлежит Паскалю, другое  — Эдгару По.

* Нужно ли такое обилие красок, как у Бунина? «Господин из Сан-Франциско»  — просто подавляет красками, читать рассказ становится от них тягостно.

* Я твердо знаю о себе, что у меня есть дар называть вещи по-иному. Иногда удается лучше, иногда хуже. Зачем этот дар  — не знаю. Почему-то он нужен людям. Ребенок, услышав метафору  — даже мимоходом, даже краем уха,  — выходит на мгновение из игры, слушает и потом одобрительно смеется. Значит, это нужно.

* Я как-то предложил Маяковскому купить у меня рифму. <br />  — Пожалуйста,  — сказал он с серьёзной деловитостью.  — Какую? <br />  — Медика́мент и медяками. <br />  — Рубль. <br />  — Почему же так мало?  — удивился я. <br />  — Потому что говорится «медикаме́нт», с ударением на последнем слоге. <br />  — Тогда зачем вы вообще покупаете? <br />  — На всякий случай.

* Ничего не должно погибать из написанного. А я писал карандашом на клеенке возле чернильницы  — причем в чужом доме, писал на листках, которые тут же комкал, на папиросной коробке, на стене. Не марал, а именно писал законченно, работая над стилем. Хорошо бы вспомнить, что писал.

* (''О Шопене:'') Большинству людей он известен как автор похоронного марша. Вернее, большинству людей известен его похоронный марш, об авторе которого не думают.

* Когда видишь фотографию китайского храма, высеченного в скале, этого нечеловеческого сооружения, с фигурами богов, величиной в тучи  — тут же почти, закрыв лицо, отбрасываешь это изображение. … <br /> Вот как, если заглянуть вглубь, чувствуешь себя. Довольно мне и моей культуры  — греческой, римской, средиземноморской,  — моей культуры, моего Наполеона, моего Микеля, моего Бетховена, моего Данте, меня. Довольно мне меня! Я был в аду, в чистилище, в раю, я шел куда-то по звуку скрипки, по зеленоватой дороге  — да, да, это было со мной. Но никогда я не был в скале храма, во рту Будды, в огне дракона! Не надо мне этого! Не надо! Мне страшно. Я перестаю существовать! Я ничто!