Гамбургский счёт

«Га́мбургский счёт», по га́мбургскому счёту — фразеологизм русского языка, обозначающий «подлинную систему ценностей, свободную от сиюминутных обстоятельств и корыстных интересов». Выражение «по гамбургскому счёту» было введено в разговорный обиход Виктором Шкловским и имеет в своём основании легенду о том, как борцы выясняли истинное соотношение сил между собой. Эта притча легла в основу пролога его одноимённой книги «Гамбургский счёт» (1928). «Гамбургский счёт» представлял собой настоящее (без «дураков») состязание цирковых борцов, тогда как на арене цирка победитель схватки определялся по «сюжету» заранее.

Гамбургский счёт

Статья в Википедии

Первоисточник

Гамбургский счёт — чрезвычайно важное понятие.
Все борцы, когда борются, жулят и ложатся на лопатки по приказанию антрепренёра.
Раз в году в гамбургском трактире собираются борцы.
Они борются при закрытых дверях и завешанных окнах.
Долго, некрасиво и тяжело.
Здесь устанавливаются истинные классы борцов, — чтобы не исхалтуриться.
Гамбургский счёт необходим в литературе.
По гамбургскому счёту — Серафимовича и Вересаева нет.
Они не доезжают до города.
В Гамбурге — Булгаков у ковра.
Бабель — легковес.
Горький — сомнителен (часто не в форме).

Хлебников был чемпион.

— Виктор Шкловский. Гамбургский счёт. — Л., 1928 г.

В публицистике

В недрах кинокритики, в комиссии по кинодраматургии Союза писателей, а также среди известной части киноработников делалась попытка создать некое второе общественное мнение по всем вопросам советской кинематографии, мнение кучки космополитов и эстетов, пытавшихся противопоставить его мнению советского народа, мнению советской общественности. Говоря о корнях этого враждебного нам «общественного мнения», нельзя не вспомнить «Гамбургского счета», книжки, в которой откровенно призывалось произвести буржуазную переоценку всех ценностей советского искусства, в которой объявлялся гением гнилой буржуазный декадент Хлебников и объявлялся «сомнительным» великий пролетарский Горький. Этот самый «Гамбургский счет» пытались создать космополиты и антипатриоты и в кинокритике, в кинотеории, хотя в применении к ним, пожалуй, справедливее этот «Гамбургский счет» переименовать в «Голливудский счет». Рабски ползая на животах перед реакционнейшей американской кинематографией, эти люди являлись у нас здесь идейной агентурой Голливуда. Они предъявляли к советскому киноискусству не просто неправильный, не просто эстетский и обывательский счет. Они предъявляли к советскому искусству американский буржуазный счет ― вот в чем существо вопроса.

— Константин Симонов, «Теории» и практика космополитов в кинокритике, 1949

Что скажет «будущий историк» о нашем времени, кого возвеличит, кого осудит? В частности, что скажет он о русской эмиграции, как оценит ее заслуги и ее ошибки? Лет через сто или хотя бы пятьдесят, признает ли он, что от эмигрантской литературы кое-что должно бы навсегда остаться? Но не только оценки или раздача почетных титулов и мест составляют предмет догадок (то приблизительно, что Виктор Шкловский в остроумной книжке назвал «гамбургским счётом»: в прежние годы борцы-атлеты будто бы съезжались иногда в Гамбург для состязаний закрытых, честных, без подкупов и кумовства, с целью определить, кто действительно чемпион, а кто величина дутая). Прозаики и поэты окажутся расставлены на ступеньках иерархической лестницы, иллюзия, будто время во всем разбирается безошибочно, еще раз восторжествует, ― но не только же этим предстоит «будущему историку» заняться, если окажется он историком вдумчивым и проницательным…

— Георгий Адамович, «Сомнения и надежды», 1955

Отвечая генеральному секретарю Федерации Авербаху на истерические вопли о «буржуазной опасности в литературе», Виктор Шкловский спокойно сказал: ― Вы хотите переделать Платонова? Вы его не переделаете, его нельзя переделать, потому что Платонов ― гениальный писатель! Это, конечно, гамбургский счёт, счёт не для публики, а для себя. На такой счет не мог оказать влияния резкий отзыв И. В. Сталина о рассказе Платонова «Впрок», напечатанном в «Красной нови».

— Лев Гумилевский, «Судьба и жизнь», 1969

Здесь, в куцых обтертых пиджачках, дрянной обувке, скованные, косноязычные, возникали одареннейшие, талантливейшие личности. Здесь же всеми гранями раскованности, процветания сияли, сверкали одетые не столько как денди, сколько как хлыщи, тоже, между тем, общепризнанные дарования. Всего здесь было навалом, вперемешку, якобы без разбора, а вместе с тем хотя и не всем знакомый, «гамбургский счёт» ставил незримо каждого на свое место. Возникали такие отметины даже в смачно жующем Дубовом солидном ресторанном зале. Чёрт возьми, драматург, чьи пьесы, круто заверченные, с неизменной оптимистической концовкой, опоясали чуть ли не все сценические площадки, вдруг незаметно, по-воровски вскидывал от вырезки (чуть, Манечка, с кровью) взгляд сальериевского накала в сторону совсем неприметного, двигающегося боком, точно преодолевая сопротивление ветра истории, сочинителя коротких, малооплачиваемых, туманных или вовсе расплывчатых в акцентах рассказов, которые он к тому же и выдавливал из себя штуки по три в год. И надо же, какие несоответствия!

— Надежда Кожевникова, «В легком жанре», 1986

Каждый писатель, если только он не видит в гонораре единственную цель своей работы, мечтает о том, чтобы его книга была затрепана (детективы не в счет ― все мы охотно их читаем, чтобы прочистить, а не загрузить мозги). Ох, как смещается «табель о рангах» в библиотеках! Каким толстым слоем пыли покрыты романы и сборники стихов, отмеченные самыми высокими премиями! Зато те, кого критик, превозносивший запыленные романы, взял бы на необитаемый остров, побывали во многих руках. Ну и классика, конечно, особенно Толстой, Тургенев и Чехов. И я подумал о том, что зря мы так бурно спорим об издательской политике ― что нужно народу, а что не нужно: народ сам отлично в этом разбирается. Жюль Ренар говорил, что «хорошая книга ― это та, которая мне нравится»; проведите серьезное социологическое обследование в библиотеках ― вот вам будет и «гамбургский счёт».

— Владимир Санин, «Не говори ты Арктике — прощай», 1987

Слуцкий сыграл главную роль в организации нашей компании, уже не внутриинститутской, а как бы всемосковской, ставшей чем-то вроде маленькой партии, впрочем, вполне ортодоксальной. Само наличие такой компании, где происходили откровенные разговоры о литературе и политике, разговоры по гамбургскому счету, разговоры, которые мы называли «откровенным марксизмом», могло в ту пору окончиться плохо. Но среди нас не было предателя… Слуцкий жаждал деятельности. Он был прирожденный лидер.

— Давид Самойлов, «Общий дневник», 1989

Литература пятидесятых (не вся, не вся, разумеется, но в большинстве) была очень плоской, фальшивой, обескровленной. В двадцатые и тридцатые годы почти все писали хорошо, все искали новое, оригинальное, судили еще по гамбургскому счёту и делали действительно новую, поражающую мир литературу, от Булгакова и Олеши до Шолохова и Фурманова. Всё мировое авангардное искусство тогда искало новое, новое и было антибуржуазным в лучшем смысле этого слова, и русский, а затем и советский авангард занимал не последнее место. Но через двадцать лет практически не осталось писателей: одних уничтожили физически, других же так запугали, вышколили или задарили ничтожными подарками, что какой уж там гамбургский счёт, соревнование никто лучше пишет!

— Михаил Рощин, «Юз и Советский Союз», 1990

Жизненным опытом из нас выделялся Войнович: тут и колхозные телята, которых он пас, и 4 года армии, и сколько-то налетанных часов за штурвалом самолета, и дислокация в Польше, и фабрично-заводские профессии, и даже публикация в «Правде» со стихотворением «Комсомольский значок»! (но, кажется, он уже и тогда этого стеснялся). Такая опытность не разгоняла страхов ― перед так называемым Просвещенным Вкусом Знатоков, перед «Гамбургским счётом» (который, как выяснилось, удаляется от тебя по мере приближения к нему ― как коммунизм). Особенно остро предчувствовал хмурую власть этого вкуса и этого счета Олег. И готовился. Имел стойкость не торопиться со сбором своего винограда: кисловат пока, зеленоват…

— Георгий Полонский, «Помнится то, что восхищало», 1993

Стереотаксическая лаборатория А.Д. Аничкова работает давно, много и плодотворно над усовершенствованием одного из важных аспектов обеспечения нейрохирургических операций (стереотаксиса) ― расчетов и техники малотравматичного выключающего или активирующего воздействия на различные, чаще всего глубокие, структуры мозга через небольшие отверстия в покровах и костях черепа. Шаг за шагом совершенствовалась расчетная часть стереотаксиса Аничкова при опережающем снижении травматичности процедуры. Есть такое понятие ― «гамбургский счет». Говорят, что раз в год спортсмены разных стран, собираясь в Гамбурге, боролись по-честному, ― предполагается, что в случаях парадных встреч далеко не всегда победа оказывалась за сильнейшим (по разным параспортивным мотивам). Так вот, если бы что-то в этом роде было проведено для сравнения различных вариантов стереотаксиса, победа несомненно досталась бы Андрею (Аничкову). Не нужен на самом деле здесь гамбургский ринг, то же самое произошло бы и в открытом соревновании.

— Наталья Бехтерева, «Магия мозга и лабиринты жизни», 1994

Размышляя сейчас об обстоятельствах почти сорокалетней давности, я думаю, что мне необычайно повезло в двух отношениях. С одной стороны, именно тогда в лингвистике начался общий подъем и поворот к структурализму, в котором сами мы, недавние студенты, стали активными действующими лицами. Нас поддерживали и непосредственно нам помогали наши старшие товарищи и учителя ― люди большого масштаба и редких нравственных качеств. В этом кругу просто не было иного счёта, нежели «гамбургский». С другой стороны, занятия лингвистикой как профессией сильнейшим образом поощрялись социумом. Последнее утверждение сегодня может навести на мысль о том, что нам хорошо платили. Это не так, но я вообще о другом: я не случайно сказала ― социумом, а не государством.

— Ревекка Фрумкина, «О нас – наискосок», 1995

...Это премия Андрея Белого, показывающая, кто есть кто в том сегменте литературного пространства, где заняты исключительно художественными провокациями и инновациями. Это премии Союза писателей России, что на Комсомольском проспекте, присуждаемые столь же исключительно профессиональным патриотам со справкой. Это система президентских (и последовавших за ними губернаторских) премий, не всегда, с ошибками, но позиционирующих себя как премии государственного признания и общественного резонанса. И премия имени Аполлона Григорьева, претендующая на то, чтобы быть экспертным подтверждением гамбургского счёта.

— Сергей Чупринин, «Нулевые годы: ориентация на местности», 2003

В 1996 году Виталий провел свой первый бой на профессиональном ринге в Германии. Когда я смотрел запись этого боя, отчетливо видел, как своеобразно движутся ноги боксера: все время казалось, что старший Кличко хочет вмазать сопернику ногой и закончить схватку, как в кикбоксинге, которым он много лет увлекался и от которого ноги еще не отвыкли. Пришлось подавлять кик-рефлексы и, как положено, нокаутировать рукой. Случилось это 16 ноября 1996 года в Гамбурге, где Виталий уложил Тони Бредхема уже во втором раунде… В тот же день дебютировал Владимир и в первом же раунде тоже нокаутировал своего первого соперника на профессиональном ринге, Фабиана Меза. Так братья прошли смотр на профессиональном ринге, организованный их промоутером Клаусом-Питером Колем, так началась их жизнь, не очень похожая на прежнюю.

— Виталий Коротич, «Гамбургский счёт братьев Кличко» (Фрагменты из рукописи новой книги), 2003

И все это читается легко и с интересом и забывается на другой день ― чего еще нужно от литературы? И тут уже позвольте вам этого не позволить. Кое-что еще от литературы требуется, хотите вы этого или нет. Нам, положим, в наше время деградации пороков (добродетели деградировали уже давно) любой текст, набранный буковками, кажется литературой. Вот и Ирина Роднянская в статье «Гамбургский ёжик в тумане» обнаружила зияющую пустоту на месте самого понятия «гамбургский счет». Появилось очень много литературы, как говорится, в формате «Прозы. Ру», которую невозможно оценивать по традиционным критериям, потому что она по определению вне этих критериев, как детективы Платовой или рассказы Вик. Ерофеева, составившие сборник «Пупок».

— Дмитрий Быков, «Андрей Геласимов похож на писателя», 2003

В беллетристике

	― Давай начистоту! ― предложил Вальган, ― Что ты меня боишься? Ты меня придавил и раздавил. Теперь тебе меня бояться нечего. Откроем гамбургский счёт! Ведь ты получше меня знаешь цену кнуту и прянику! В нем, опьяневшем, полураздавленном, на мгновение приоткрылось зловонное нутро, и Бахирев задохнулся от смрада. ― Уходи! ― сказал он. ― По себе, видно, равняешь людей?
	— Галина Николаева, «Битва в пути», 1959

Мы потеряли самого лучшего астронома страны. Острая тоска еще не прошла, и до конца моих дней я буду жить с «ясною осознанною болью» об этой невозвратной потере. Это был удивительный человек. На его похоронах вспоминалась книга моего однофамильца и дальнего родственника «Гамбургский счёт», написанная Виктором Борисовичем лет 50 тому назад. Там рассказывалось, что до революции, когда не было ни телевидения, ни хоккея, ни многих других «достижений» нашего беспокойного «Ха-Ха» века, народ с ума сходил на «мировых чемпионатах» французской борьбы. Увлекались этим и Блок, и Куприн, и гимназисты. Повсюду ― в Одессе, Екатеринославе, Самаре ― одним словом, везде ― устраивались в цирках чемпионаты мира. Все это было чистейшей воды показухой. Заранее все было расписано, что сегодня Лурих на 6-й минуте туширует «ужасного африканского борца Бамбулу», а послезавтра все будет наоборот. Это было только коммерческим зрелищем.Но раз в году все эти чемпионы собирались в Гамбурге, в одной таверне, хозяином которой был старый борец. И там они боролись по-настоящему, без публики и прессы. И у них между собой всегда был свой «гамбургский счет» побед и поражений. <...> Так вот, как профессионал-астрофизик, могу заверить молодое поколение астрономов, что профессор Московского университета Соломон Борисович Пикельнер по гамбургскому счёту был лучшим астрономом страны. Никто так не видел суть космических процессов, никто так не чувствовал простое в сложном. <...> Скромность его была органической ― таким был Шайн, оказавший сильное влияние на формирование характера молодого Соломона Борисовича. В этом отношении они оба походили на Чехова, не выносившего, как известно, ничего громкого, трескучего и показного. Такого человека, являвшегося украшением нашей науки, пять раз проваливали на выборах в Академию Наук. Это, конечно, не первый случай в истории означенного почтенного учреждения. Что такое «гамбургский счёт» ― массе академиков не известно. Но какое это имеет значение ― «при всем, при том»… Больше мы никогда не увидим его высокой, неслышно скользящей фигуры, его застенчивой улыбки, его смолоду поседевших волос. Больше не у кого спросить то, чего сам не понимаешь.

— Иосиф Шкловский, Новеллы и популярные статьи, 1982

	Продолжаю. Раздел мелочей быта. Только, прошу, без эксцессов. Ну ― когда ты еще такое узнаешь, а? Гамбургский счёт. Мне, видишь ли, немного обидно, что ты совсем забыл тот вечер двенадцатого января. Да. Мне всегда нравилось на тебя смотреть: такой красивый, уверенный, такой любимый женщинами. Рога очень тебе идут. Вообще, когда жена на двенадцать лет моложе ― это чревато, ты не находишь?
	— Михаил Веллер, «А вот те шиш!», 1983

Из «Кавказа» потащились в «Руслан». Оттуда в огромный мрачный лофт, прибежище художественной богемы. Гении, однако, не выразили никаких особенных восторгов. Напротив, весь вечер на Корбаха как бы не обращали внимания, давая понять, что это он там, в Совдепии, был первачом, а здесь идёт суровый гамбургский счёт, здесь тамошние ценности не ходят. Какая-то подвыпившая девчонка пыталась пробраться к нему, но ее отвели за печку-буржуйку и отхлестали по щекам.

— Василий Аксёнов, «Новый сладостный стиль», 1996

	Далеко не всякий наделён этим особым талантом: превращать собственную жизнь в пустяк. И прежде всего потому, что она (по гамбургскому счёту) таковой и является. Попробуйте Вы, пустяки господни, превратить пустяк – в пустяк... А я пока посмеюсь над вами.:68
	— Юрий Ханон, «Альфонс, которого не было», 2013

В поэзии

	Так в чём же дело? Может статься, мы Ровесники по гамбургскому счёту Иль узники одной большой тюрьмы, В которой сквозь решетку брезжит что-то… Да, это говорю я не шутя, Хоть весело, но абсолютно честно. А может статься, ты моё дитя Любимое от женщины безвестной.
	— Павел Антокольский, «Владимиру Рецептеру», 1974

См. также

• Гамбург
• Виктор Шкловский
• Солнце русской поэзии
• Дуба дать
• Дерево жизни
• Показать кузькину мать
• Выдавливает из себя по каплям раба
• Россия для русских